***

Провинция реальная, неспешная
декабрьским утром скрипнет и вздохнёт.
Судьбинушка здоровая, безгрешная
в шалюшке под окошком, у ворот
кидает снег.
Пылают щёки розовым,
алеют губы в белой пелене;
непуганый снегирь на сук берёзовый
слетел, оставив стаю в стороне.
Смешная жизнь, смешная и желанная!
На лапах сосен снегу – только тронь!
Из бани выйдешь – и готова ванная,
И снежный душ лови, не проворонь!
А тишина! Безудержно-хрустальная.
Сквозь шелест ветра вдруг – церковный звон.
«Любовь моя – душа провинциальная!» –
мурлычет сердце, чувству в унисон.

 

***

Ты первым хочешь быть? Среди кого?
На всём пространстве призрачного счастья
ты не найдёшь ни горя, ни зловластья,
а если и найдёшь, то что с того?

Не пройден путь до смертного одра,
и час ухода никому не ведом.
И лучше уходить за кем-то следом.
Ты первым хочешь быть? Тогда пора!

 

ВОЙНА

Чужая речь звучит в дыму огней,
на языке врага мы слов любви не знаем,
с небритых щёк мы копоть отираем
и ненавидеть учимся сильней.
За что?
За то, что горстка избранных народом
достойна окруженья своего.
Меж истощеньем душ и недородом
растёт фальшивой власти существо.
И хмель, замешанный на красно-бело-синем,
оправдывает смерть твоих детей.
Ну, что ж, безмолвная Россия,
молчи и... пей.

 

МАЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ

Непроизвольно вырвалось: «Родина!»
Остановилась. Молчу.
Май на дворе. Мною с детства усвоено:
“майские” – вот и кричу.

– Мальчик, другое совсем поколение,
что ты так смотришь? Иди!
Тётя вдруг вспомнила дедушку Ленина
и, что фашисты – враги.

Мальчик, иди и играй в Шварценнеггера!
Что ты уставился так?
Тётя не пьяная, тётя не вредная.
Этот платок? Будто флаг!

Хочешь отдам? Пригодится для Робина.
Мне он не нужен, возьми!
Тряпочный символ, представь – это «Родина»,
можешь карать и казнить.

Пусть, как в кино, всё взлетает и рушится,
дуй свою жвачку. Сильней!
Джинсовый мальчик, торчащие уши,
Родиной будешь моей?

 

***

Ветер у дороги обласкает,
на прощанье пылью обнёсет.
Доченька ни в чём не упрекает,
на прощанье дарит василёк.

Сяду в переполненный автобус,
улыбаясь, слёзы облизну.
Кончился мой вдохновенный отпуск,
надо снова пополнять казну.

Василёк, оставленный в кармане,
символ боли предстоящих дней.
Бабушка её опять обманет,
скажет: «Завтра мы поедем к ней».

Вырастет моё дитя без мамы
и без папы, вырастет себе.
Василёк, засушенный в кармане,
не принадлежит уже траве.

 

***

Так влюбляются, милая, слышишь!
И писать начинают стихи,
и других забывают мальчишек.
Дни бездумны, хмельны и легки.

И зовёт неизвестность в дорогу,
и берёзовый сок, как вино.
Только светит печально и строго
одинокое чьё-то окно.

Поцелуи, рассветы, туманы.
Как в романах: любима, люблю...
За окном ожидание мамы
охраняет невинность твою.

 

***

Снова осень наступит,
наступит сентябрь оголтелый,
раззвездится в холодной ночи.
Мне моя невесомая жизнь надоела.
Что ты, сердце, молчишь?
И молчи.
Не подсказывай мне
ни судьбы, ни причала.
И дорогу одну лишь.
Одну.
Ту, которой ходилось сначала,
ту, в которой исходишь вину.

 

***

В сиянии листвы,
во влажном воздухе
сокрыто торжество.
И дождь к земле прилепится,
и тайно
прольётся внутрь.
О жизни знаю я
не более чем лист,
но думаю, что знаю!
От греха до «в омут с головой»,
от вороха страстей
до выбора
меж чистым и нечистым –
мирская пропасть лет.
Природа торжествует над природой:
обласкан солнечным лучом и обогрет
промокший пёс, не блещущий породой.
И благодать исходит тишиной,
энергией дерев и трав клубится,
и здесь, внизу, я счастлива за птицу,
парящую
в просторе надо мной.

 

КЛЁН

Из отчего дома,
внезапно, уехали мы.
Менялись квартиры
на лучше и больше, престижней.
А мне всё казалось, что Клён мой
дорос до Луны,
и я не узнаю его,
если только увижу.
Он вырос стихийно,
никто его там не садил:
под плотным,
высоким забором.
С балкона, сначала
я просто следила за ним,
по-детски, с задором.
Он выстоял, выгнулся
и напрямик,
макушкой, упорно
старался, как будто
быстрее расти,
коснуться балкона.
И чудо случилось!
По осени, после дождя,
я вышла, прищурясь,
вдыхая прохладное солнце,
взглянуть, как там Клён.
Клён, волнуясь, смотрел на меня,
и мне показалось,
смеётся…

Спилили его.
Он другим загораживал свет.
Туда, где он рос
допустили репей и крапиву.
Я отчему дому,
сквозь слёзы,
открыла секрет –
дневник пролистала ревниво.
До дней,
где хранился осенний привет
от юного Клёна.
Совсем не смеялся тогда он,
нет-нет!
Он плакал,
влюблённо.

 

***

Неосудное время творит чудеса:
станет чёрная белой у мамы коса,
станет внучка качать на коленях мальца,
а сосна станет выше у крыши венца.

Соберётся семья за столом ввечеру,
дети будут мешать, продолжая игру,
будет литься беседа без края-конца,
будут смех и веселье от капли винца.

Неосудное время на всех парусах,
пролетает в однажды рождённых часах,
только память ребёнком стоит у крыльца,
крепко за руку взяв дорогого отца.

 

***

Запаха живительный глоток:
– Здравствуй, позабытое жильё!
Серый облетевший потолок,
пёстрое дешёвое бельё.
Вьюн разросся –
с пола до плиты
разбросал кленовую листву;
белые «невестины» цветы
повернули личики к окну.
Не хватает вроде бы кота,
но на старом кресле виден пух;
календарь оборван.
Свысока,
ходики умасливают слух.
Пианино у стены блестит,
а на нём, под лентою, портрет,
где мой друг, который был убит.
С той поры прошло немало лет.
Три иконы высоко в углу.
Я им тоже кланялась не раз,
умоляя Бога и судьбу,
возвратить ушедшего для нас...
Чайник лихо свистнул и притих,
чутко скрипнув, приоткрылась дверь,
на столе, накрытом для двоих,
рюмочка под ломтиком потерь.
– Наливай и выпьем за любовь,
за любовь, которая жива.
Перед Небом ты – моя свекровь,
перед Небом я – его жена.

 

***

Песочные часы сдались без боя,
бездумно и безвольно истекли.
Я дедовы глаза сейчас закрою,
не дописав ему всего строки.
Он очень ждал, но так и не увидел,
как плачу я,
и не пожал руки.
В молчании унёс свои обиды,
а я не дописала лишь строки.
Лежит листок ненужный на коленях.
Ненужный, кроме деда, никому…

Я называла деда дядя Женя
и не садилась вместе с ним к столу.

 

***

– Разве ты виноват? Виноват!
Ещё как! Ты – один.
Снег не тает. Морозно. Зима.
Невысокий, седой гражданин
банку с клюквой устал предлагать
и понуро сидит.
– Виноват!
Быстрым шагом я мимо иду,
не спросив о цене.
– Винова… винова...
Звук шагов приглушил мягкий снег.
Не тревожь понапрасну слова,
детям клюквы купи,
мёрзнет зря пожилой человек.

 

***

Скоро повалит снег
в муть ошалевших луж,
и отразится век
в зеркале поутру.
Хрустнет неспелый лёд,
чавкнет под каблуком.
Где это я сейчас?..
Да и куда потом?
Там, за предвестьем зим,
там, за волной, весна,
и не сегодня ли
мне пролежать без сна.
Мелочь в кармане «звяк»,
не поскользнусь в прыжке.
Может, иду не зря,
мелочью «звяк» в руке.
Мне до тебя ещё
три остановки плыть,
скромность не брать в расчёт,
просто о ней забыть.
Просто, когда внутри
тысяча лошадей.
Три остановки… три.
Вот я. Не пожалей!

 

V (МАЙ)

Я вслушиваюсь в шёпот за окном,
в берёзовую трепетную тайну.
Моей судьбы и жизни колесо
сегодня стало просто обручальным.

Всё кажется берёзовым, томит
и кружится,
и токает, и рвётся...
И римской цифрой “пять”
надрез
болит,
сок по стволу седому в землю
льётся –
сок жизни.
Пей его скорей,
вкуси ещё и празднуй,
будь причастна!
Разрушено табу, так не жалей,
и на пиру, и после –
ты прекрасна!

Играет тёплый ветер в волосах,
набухли, зеленеют почки-крошки,
берёзовое время на часах,
берёзовые
буквой “эЛь”
серёжки…

 

***

Руки пахнут ладаном и воском.
Жертва Богу – сокрушённый дух.
Извилась моей свечи причёска,
отличимо от соседних двух.

Плавно, исковерканная ложью
жизнь стекает кружевом вины,
по великой милости, по Божьей,
слёзы смертной памяти даны.

Предстоять и плакать, очищаясь,
избавляясь пагубных нажив.
И просить прощения, прощая.
И прощая, и прощая! жить.

 

***

Нет, не жаль, что люблю, не жаль
Моя грусть – не твоя печаль,
моя боль – не твоя беда,
мои слёзы – вода.
Моя память – всего лишь сон.
Пробуждаюсь: а был ли он?
Целовались ли мы тогда?
Не вода.
Помнишь, как провожал-встречал?
Очень многое означал
Тот, единственный в жизни, раз –
без прикрас.
Жар, в автобусе толкотня,
у тебя на коленях я,
и волшебных ночей туман –
не обман!
Лёгким взмахом накинет сеть
спутник-время – пора стареть
и любить тебя, как тогда!
Ты – судьбы моей невода.

 

***

Одуванчики отцветут,
тополиный встречая пух.
Ах, весна, ты в душе и тут.
Ах, душа, ты одно из двух:
или памяти дай остыть,
или снова любить.

Загляни в новых глаз печаль,
не кори себя за отчаянье,
пожалей и любовь встречай,
окаянных тайн таянье.
Летний дождь – молодая кровь,
земляничную приготовь.

Пусть до осени достоит вино,
боли тканое полотно
канет листьями золотистыми,
чувством светлым, неистовым,
и душистой настойкой
станет
сладкой и горькой.

 

***

И обрывалась памятная нить,
таинственно, но верно угасала.
Тень времени плыла в толпе вокзала.
Кто остановит? Не остановить!

Растаяло за радугой стекла
знакомое до боли очертанье.
Как позднее немое осознанье,
за каплей капля на ладонь стекла.

И облекалась в чёрную фату
пустыня сердца, мучимая жаждой.
Тень времени меня спасла однажды:
прощенье – сердцу,
                            прошлому – мечту.

 

***

Вы думаете надо? И пора?
И губы разлепить, и возвращаться,
и на чужое горе откликаться,
познав от милосердья и добра?

Вы чувствуете, как оно идёт
нечеловечье, неземное время,
как звёздное рассеивает семя,
и красота всесильная растёт?

Вы знаете, как много у небес
на всех тепла, и света, и терпенья?
С небес на нас нисходит вдохновенье
и преломляет невесомость в вес!

 

***

Вод текущих разные дороги…
Только океан для них один.
Оглянись на жизнь свою,
и вздрогни,
и руками молча разведи.

Где бы ни был ты,
куда б ни мчался,
никогда не оборвётся нить.
Тот родник, что дал тебе начало,
будешь помнить.
Помнить и любить!

 

***

Пух тополей намокнет под дождём,
и станет чисто и свежо.
И горечь лип стечёт легко
к подземным водам, глубоко!
И настежь растворив окно,
открою разом и балкон:
мой сад за тридевять земель,
на перепутье ста камней.
Двенадцать серых этажей
над лентами асфальтных змей –
склонились, спаяны в одно
неодолимое окно.
Но льёт с небес лучистый дождь,
извечный путник, жизни вождь.
Вода, вода! Издалека
приплыли тучи. И, пока
пух тополей срывает дождь,
ты снова дышишь, снова ждёшь.

 

***

Зацепило.
Виа Долороза –
Скорбный Путь распятого Христа.
Замолкает, угасает проза,
первый шаг я делаю из ста…
К солнцу опрокинутое Небо –
Троицей единожды Один
в крестный путь по Виа Долороза
Православный шёл Христианин.

 

***

В отсутствии любви и смерти
я замерзаю, замерев в ночи.
А за окном, в пурпурной круговерти,
огромная звезда.
Её лучи
невидимо касаются и бьются,
царапая оконное стекло –
пустые слёзы капают на блюдце
и отдают ему своё тепло...
И всё же,
одиночество – прекрасно!
Особенно, когда есть рядом ты,
моя звезда,
в отсвете тёмно-красном,
ведущая меня из темноты.

 

ПЛАЧ ЦАРЕВНЫ-ЛЯГУШКИ

Сколько дней прошло.
Сколько дней пройдёт –
на болотах таволга отцветёт.
Ничего опять не случится вдруг:
ни любовь, ни друг – не придут.
Оттого-то так заболелось мне,
занедужилось в стороне,
за простором рек,
где лесов несчесть –
знание времён настоящих есть.
Вот за них-то я и молюсь сейчас:
не покинь меня, настоящий час,
настоящий друг и любовь-печать,
что даны на жизнь –
жизнью и венчать.
Различи меня посреди разлук…
Тетива, звени – согревайся, лук,
от руки, что быль
небылью зовёт.
И лети, стрела, в темноту болот!

 

***

Всё ярче одиночества приметы,
занесена рука, а в ней печать:
единственного не было и – нету.
Окончено.
Ничто нельзя сыскать.
Манило как,
ах, как его хотелось!
И вдруг – ничто?
Реальной стала боль,
которую неволь иль не неволь,
она, увы, твоим владеет телом.
Но не душой.
Душой владеет Бог.
Единственный и только Он.
Помог.
Пустыня для меня и шорох келии –
нет одиночества в уединении!

 

***

Навсегда избыть тебя:
как грех,
как по вере слабой заблужденье,
как мираж пустых земных утех,
как души безвольное паденье,
как боязнь безумия, как плен,
как гордыни жёсткую удавку,
как сиротство новогодних стен…
Как на жизнь проигранную ставку!

 

***

В тех краях не бывать, куда
сердце рвётся, устав.
Жизнь свою, проводить в трудах,
да душа пуста!

Не пивать воды в родниках иных,
на колени став,
до конца своей не признать вины,
не носить креста.

Не простить себя, не возжечь свечи,
не забыть обид,
заплясать, запить, загулять в ночи,
да душа болит...
...И зовёт душа в одинокий путь,
от причала.
Только сил-то нет потянуть
опять всё сначала.

Пыльных дел мирских сухостой
рви да рви.
Больно жить и жить пустой
без любви.

В тех краях не бывать, куда…

 

***

Ну и что!
Разве что-то изменит
ночь волнений, когда не усну?
Отрешённое лето не верит
в обнажённую страстью весну.
Лето носит зелёные шали,
замирая в полуденный зной.
В одиночку сумеем едва ли,
только вместе сумеем с тобой,
чтоб звенело, дышало, горело,
трепетало, светилось, звалось
из купели омытое тело…
Словно солнца горячая ось
прикоснулась,
у сердца осталась
откровением и тишиной.
Не усну!
Разве мне показалось
это странное лето – весной?

 

***

“А о любви прочтём или напишем”, –
сказала я когда-то сгоряча.
И вот пишу, пишу не понаслышке:
любовь – воспламенённая свеча!
Она горит, пространство осветляя,
потрескивая, плавясь и шурша.
Горит во мне и жизнь мою меняет,
и удивленьем полнится душа.

 

ЛЮБОВЬ

Научи меня, Господи, жить!
Чтоб не так, как живу сейчас,
чтоб тебе каждый миг служить,
чтоб тобой каждый день венчать…
Мимо, мимо идти людей,
и не ведать значенья их,
и Тебя узнавать везде
(пусть и лют человек, и лих),
и по Образу Твоему
строить дом, и семью, и мир…
Неужели не быть тому?
Научи прошу, не томи!
Ты велик и неведом мне –
укажи где путь, и пойду,
станет мизерное крупней,
и неверное – на виду.
Дай почувствовать раны Твои
через многие веки вех,
и принять Твоё Слово и…
Хватит ли Одного на всех?

 

***

Мы не ведали дедов,
не знали отцов,
мы себе их придумали,
и не жалелось:
отсечённые корни
отцов-беглецов,
бесфамильное тело.
Наши матери
тихо сходили с ума,
забывая своё назначенье,
повторяя, как заповедь:
“Что нам тюрьма да сума,
деньги делают поколенье!”
Мы не ведали правды,
но сердцем глухим
обрели сокровенное зренье:
мы стоим,
перед Всеми Святыми стоим,
за Россию стоим –
на коленях!

 

***

Опускаясь в тоску и печаль
за весь род до седьмого колена,
просыпаясь и счастья, и плена,
устаёшь о себе понимать.

Устаёшь от своих “совершенств”,
от любви не такой, как хотелось,
и, слоняясь по дому без дела,
очень остро почувствуешь, где

жизни шар превратился в мираж:
год и месяц, число, даже время.
Было солнце – настало затменье,
только свет золотого пера…

Строки жили на фоне листка,
чередой откровений пронзали,
но осотом по слогу печали
прорастала мятежно тоска.

Опускаясь в тоску и печаль,
просыпаясь и счастья, и плена,
за весь род до седьмого колена
“…буди мне…” отвечать!

 

***

Благословляю тишину,
и утро накануне света,
и кофе только что согретый,
и ложку сахара – одну.

Едва дышать, не торопясь,
следить, как истечёт минута,
и время сдвинется как будто,
но только не вперёд, а вспять.

И всплеск души запечатлеть
рука потянется к тетради,
и осторожно, Бога ради,
за окнами начнёт светлеть…

 

***

Не торопись,
ведь мы с тобой летим,
за нашу осень, ту что я желала!
На крыльях облаков нам по пути
за неба золотые покрывала,
на дальний берег сути и судьбы,
за тот рубеж, где быть дано не многим…
Не торопись!
Крылатые дороги
нам в наказанье, кажется, даны!