Трудное дело

– Скажи, старик, а ты-то чё тут делаешь? Пора бы уж отдыхать. На печке полёживать…

– Да не старик я вовсе. Ещё до пенсии три с половиной года надо отработать… Меня Пал Палычем зовут.

Так я и встретился с Петькой Мошкиным на бирже труда. Петька только после ПТУ, а я из районной газеты. Он ещё на шее у отца-матери сидит, осенью в армию заберут. Такой закон: после училища, коли нигде не устроился на работу, надобно вставать в Центр занятости. Значит, уже не учащийся и ещё не работающий. Вот мы и встретились на одной скамейке. Сидим и рассуждаем о жизни.

Петька рассказал, что три года учился на слесаря-монтажника сантехнического оборудования. Практику проходил на местном заводе, да не по специальности. Стройка в городке замерла лет двадцать назад, дома не возводят, стало быть, унитазы и душевые ставить негде. И таких, как он, почитай, вся группа, тридцать человек. На завод водили, хотели второй специальности обучить, на сварщика, да не все ребята смогли купить замшевые несгораемые костюмы, щитки, перчатки, по три пачки электродов… Так, дурака валяли все лето.

– А ты-то, дед, чё? Под сокращение попал?

– Да не дед я вовсе. Завтра сбрею бороду – посмотришь… Я сам по себе, противная стала работа.

Сам Петька из учительской семьи, смышлёный парень, начитанный. Знает Фрейда, Ницше, Шопенгауэра и прочих. Одет в джинсу, сверху бейсболка. На ногах простенькие кроссовки. Пальцы не загибает, все время улыбается. Понятно: целая жизнь впереди. Когда-то и я прошел через ПТУ, работал на огромном заводе токарем, а потом махнул в деревню к матушке да к батюшке. Тоже перед службой.

– А ты, Петя, служить-то хочешь? – спросил паренька.

– Не-а, зачем? Пущай другие служат. Я в институт поступать буду. Уже заяву подал. Психологом хочу стать.

– А почему психологом?

– Понимаешь, дед, один мудрец изрёк: хочешь познать мир – познай себя. Вот я и хочу познать себя.

Непростая это штука – познать себя. Полчаса мы молчали, стараясь познать самих себя. Я вспоминал про своё, Петька думал о будущем. Мы сидели на скамейке в сквере, возле двухэтажного здания. Пожалуй, лучшего здания в районе. И снаружи, и изнутри отделан так, что заходить боязно. Всё сверкает – в плитке, в кафеле, подвесные потолки. На всех стенах мониторы с бегущими строками. Из радио поминутно всякую информацию скидывают: туда-то такие-то требуются, сюда – другие. Правда, зарплату обещают маленькую. Как, примерно, МРОТ. Э-ээ, молодёжь-то и про МРОТ не знает. МРОТ, это минимальный размер оплаты труда. К примеру, у нас он ровно такой, чтобы с голоду не помереть. Четыре тысячи. А в Москве – одиннадцать тысяч. Слышь, Петька – почти в три раза больше. А почему? Потому что в Москве другое представление о жизни.

Бывал я в столице наездами, покуда в институте учился. Зав. кафедрой зарубежной литературы тоже спросил как-то: а что вы, молодой человек, читаете сейчас? Сам кабардинец, а русскую душу хорошо понимал. Ницше, говорю, Кафку, Камю… Нет, молодой человек, вам это читать вредно, вы очень русский человек, я это вижу по вашим курсовым. «Понимаете, экзистенциализм, это… это не для вас…». Вот такая штука, Петька. О душах наших только Господу одному известно, а ты познать её хочешь, душу-то.

II

В следующий раз, когда пришла пора регистрации, мы встретились как старые знакомые. Я хорошо понимал Петьку (у самого такой же растёт), он понимал меня. Даже в разговоре о высоких материях Петька цитировал Толстого, Достоевского, Тютчева, Блока, сыпал народными пословицами и поговорками. Иной раз такое завернет, что диву давался. «А вы Гераклита в подлиннике читали?». Или: «А Конфуций по этому поводу другое говорил…». Хорошо с Петькой. Ему бы ещё нашего дядю Ваню послушать. Был в нашей деревне кузнец, все мужики ходили к нему на разговоры. Начитанный человек, а всего три класса образования. Но самое главное – справедливейший мужик был. Многому успел нас научить. Верно, для того и жил.

– …БИ 3, пройдите в кабинет номер два, оператор четыре… – это пригласили Петьку. Он снял бейсболку и смело вошёл в кабинет номер два. Через три минуты он вышел довольный, карие глаза светились как голубые. «Предложили потрудиться на общественных работах… газоны, клумбы… уборка территории…» – я согласился. Четыре тысячи обещают. На руки». Петька присел на лакированную скамейку, хотел ещё что-то сказать, но по динамику вызвали БИ 5, то есть меня. Я попрощался с Петькой, вошёл в кабинет, подал документы.

– Присаживайтесь… Вы так и не нашли работу? – спросила молоденькая блондинка. – У нас есть предложение… в одно издание требуется корреспондент, зарплата пять тысяч… Ну, да. Вы же ушли с восьми с половиной… Хорошо, мы вас зарегистрируем в качестве безработного. Так… с пособием по безработице в пять тысяч шестьсот рублей. Это две трети от вашего среднего заработка. Два раза в месяц будете приходить на подтверждение того, что не нашли работу. До свидания…

Счастливейший человек, Петька! Он дожидался меня на скамейке и, будто не было этой трехминутной паузы, продолжал рассказывать о своей удаче. «Вы представляете, четыре тысячи! Да я за лето на компьютер накоплю! И еще останется…». У меня было другое настроение, я деликатно поздравил его с успехом, пожелал удачи в общественных работах.

Кошкам в душе делать было нечего – в ней скреблись черти. Больно. Я прекрасно понимал, что закон есть закон, что по этому закону я практически приравнен к Петьке. Нет, на Петьку я не обижался. Но душу объял мрак какой-то чудовищной несправедливости. К чему эти БИ 2, БИ 5? Как будто мы с Петькой какие-то роботы, киберги – не человеки… Сорок лет общего трудового стажа, двадцать лет в газете… Все эти почётные грамоты, знаки отличия… публикации в центральной прессе… Все прахом!?

– Пал Палыч, а почему вы ушли из газеты?.. – прервал мою печаль Петька. – Из принципа? Или мало платили?..

– «По собственному желанию, без уважительной причины…» – так записали в удостоверении безработного, – пояснил я Петьке и рассказал всю свою печальную историю.

III

Безобразия в газете начались после увольнения главного редактора. Проводы были торжественные. Из области приехала начальница департамента, вручила нашей редактрисе почётную грамоту, какой-то подарок, поблагодарила «за огромный вклад в развитие районной газеты» и сказала: теперь вы можете заслуженно отдыхать. Тогда в кабинете редактора наступила тишина, никто из служащих не ожидал такого поворота, все были уверены, что наша Генриетта Семёновна ещё полна сил и может продолжать работу. Что такое шестьдесят лет для бывшей спортсменки? От коллектива редактору подарили цветной телевизор. Сконфуженная Коваленко сбивчиво поблагодарила областную начальницу за добрые слова, вышла из кабинета…

Исполняющей обязанности редактора стала ответсек, она же зам. редактора. Журналистка средней руки, но с большими амбициями. Через несколько дней был объявлен конкурс на замещение вакантной должности редактора. Поступили три предложения. Одну кандидатуру предложила ответственный секретарь – из нашей среды. И вскоре на общем собрании коллектива, тайным голосованием, корреспондент по «бытовке» была избрана редактором. Как потом выяснилось, за Аксакову проголосовали все технические работники – от водителя до кассира. Наше, от имени корреспондентов, письменное прошение в область о восстановлении прежнего редактора в должности осталось без ответа.

Избранная начальница ещё не приступила к работе, доучивалась заочно на курсах повышения квалификации – на факультете журналистики. И исполняющая ее обязанности ответсек начала приписывать все проценты от поступающей рекламы себе. Полномочия у неё были… Чтобы бухгалтер редакции «не замечала» воровства, сынок бухгалтера, занимавшийся печатанием бланков, копированием документов и прочими мелкими делами, в одночасье получил должность заведующего отделом печатного цеха. Конечно же, с повышенным окладом.

Так вот, Петька, эта самая ответсек только от процентов за рекламу, не сходя с места, получала в то время по тридцать-сорок тысяч ежемесячно! Это почти в десять раз больше зарплаты каждого пишущего корреспондента. И те, кто выдвинул на должность главного редактора Аксакову, тоже получили прибавку к жалованью. Выходило, их двенадцать человек, а нас, пишущих, всего четверо… Пробовали написать ещё одно письмо к властям города и в департамент – ответа не получили. Как бывает в таких случаях, «протестантов» начали «прессовать» по полной программе. Тогда я не выдержал и уволился по собственному желанию.

Работал по договору в областной газете, мотался по Вятскому краю. Фактически выполнял функции собственного корреспондента, работал старательно, а получал раза в два меньше штатных собкоров. Всё обещали зачислить в штат. Сначала через три месяца – как, дескать, полагается. Потом сослались на неважнецкие дела с подпиской, уговорили поработать ещё с полгодика, но оклад повысили. А когда пришло время отпуска, редактор удивленно всплеснул руками: какой отпуск? Тебе отпуск не полагается – ты же у нас по договору… Или бери за свой счёт.

После этого два года работал в производстве – оператором. Выпускал теплоизоляционную плиту. Тяжело приходилось, во всем предприятии среди работяг я оказался самым старым. Потом еще врачи ошибочно «обнаружили», что левая почка у меня опущена на три сантиметра… Запретили поднимать тяжести. И опять подвернулась газетная работёнка – в заводской многотиражке. Жалованье дали приличное – двенадцать тысяч! Правда работа оказалась суетной: пишущих всего двое. Но дело не в этом. Больно уж часто начали менять наших главных начальников. И каждый новый «рулил» по-своему. Ослушаться невозможно – газета корпоративная. Это, Петька, значит и не общественная, и не частная, а «управленческая». Как прикажет заводоуправление писать, так и пиши. Даже если видишь, что это чистый обман читателей.

За пятнадцать месяцев работы в этой газете у нас пять начальников сменилось! Пять раз гнули нас то влево, то вправо… Старые-то газетчики держались и мне советовали привыкать. Не смог. А «районка» к тому времени совсем начала загибаться. Один журналист помер, еще один уволился, вышла на пенсию и Шулакова… Уехала из города. Вот тогда-то и предложила мне Аксакова вернуться в родные пенаты, «помочь подняться газете на новый уровень», дескать читатели стали жаловаться на монотонность, однообразие. С третьего раза согласился – на десять тысяч. Думал: не велика потеря, зато полная свобода творчества. Даже верилось, что и воровства в газете нет.

А воровство в газете продолжалось. И приписки – по тиражу. Реальный тираж был около двух тысяч, а в выходных данных писали четыре… К этому времени и заказы на бланки прекратились полностью, сейчас в каждой конторе свои множительные аппараты, а бухгалтерский сынок продолжал заведовать печатным цехом. Подписка продолжала падать, и увеличить ее можно было только за счёт сельских читателей. Здесь-то в городе с десяток бесплатных изданий, читай – не хочу.

Пытался я наладить «связь между газетой и селом», не получилось. Интерес сельчан к газете упал за время работы нового редактора так низко, что поднять его уже было невозможно. Да и в редакции каждый только делал вид, что работает. Причем технические сотрудники по-прежнему продолжали получать больше корреспондентов. И в численности они превосходили пишущую братию. Ты, Петька, читал «Ферму животных» Оруэлла? Так вот в «районке» положение сложилось точно такое же. Через три месяца у нас урезали все премиальные, и пишущие стали получать по семь-восемь тысяч. А цены-то и тарифы за эти годы вдвое выросли. Аксакова по старинке «кормила» сотрудников обещаниями о скором увеличении зарплаты, но когда я убедился, что командует в редакции бухгалтер и что ждать хорошей жизни не стоит, ушёл. После того, как бухгалтер (на просьбу показать финансовое положение нашего предприятия), вскинулась: «Может, тебе еще мое нижнее бельё показать!».

Так я попал на биржу труда. Печальная история. А газета? Говорят, потихоньку помирает. Бухгалтер – пенсионер, ведущая журналистка – пенсионер, фотокору – полгода до пенсии… Жалко газету, почти двадцать лет жизни ей отдано.

– Слышь, Петька, а ты когда-нибудь пробовал писать в газету. Ну, хотя бы в школьную?

– Не-а… У меня даже письма не получаются.

– То-то и оно… Трудное это дело, писать правду, и чтобы душевно выходило. Сегодня пишут многие, а читать нечего…

Мы расстались. Больше я Петьку не встречал. Наверное, учится на психолога. Дай бог ему удачи.