Когда поют соловьи
За деревней была кузница. И сразу от неё тянулись в два ряда избы и бани. По субботам из бань валил дым. От кузницы – во все остальные дни. Впрочем, в старые времена, дым из всех банных щелей мог идти в любой другой день – бани топились по-чёрному. У кого-то гости приехали, кто-то порося обделывает – убрал на мясо. Это в первые заморозки. Но сейчас вовсю пели соловьи, никто ни к кому в деревне не приехал, а из бани Семёна Иваныча тянулся дымок. Лёгкий, почти незаметный. Ничего особенного. В деревне такие дымки тоже привычны – самогон перегоняют все. Дело нужное: за бутылку первача можно дров раздобыть или стожок сенца привезти, или огородец вспахать. Раньше. А нынче вышел указ: нельзя. Самогоноварение карается законом. Говорили, даже и посадить могут…
Семён Иваныч работал с оглядкой, а всё равно не углядел. Только-только начали капать в алюминиевую кружку первые капли, прибежал старший сын Мишка и как-то обрадовано закричал: «Ура! К нам дядя Володя приехал». А дядя Володя – это участковый милиционер. Он свой, местный, корнями отсюда. Только зачем приехал, когда рабочий день закончился? – думал Семён Иваныч.
– И чего дядя Володя спрашивает?
– Он только спросил, где хозяин. А мамка сказала, что баню топит.
Семён Иваныч расстроился. Сегодня не суббота, и вообще…
Баньки стоят вдоль крохотной речушки, в низинке. Из деревни поглядишь – виднеются только крыши. Семён Иваныч осторожно поднялся на пригорок, посмотрел в сторону избы. Никто не идёт. Только Мишкина стриженая головка мелькнула за калиткой. Э-эх! Еще бы час-другой, и никаких страданий! И соловьи, как нарочно, распелись в кустах. Будто дразнят. Нет, придется сворачиваться…
Ещё не начал Семён Иваныч разбирать хитроумное приспособление с деревянным корытом-охладителем и печкой-прачкой, как в дверь предбанника постучали. Деликатно так. По-городскому.
– Да входи, Владимир Андреич, чего там… Вот, видишь, нужда заставила. Избу надо перестраивать, венцов пять снизу менять и весь верх – со стропилами, слегами и тёсом. А где же денег взять, чтобы плотников цельную неделю поить?..
У Семёна Иваныча большая семья: шестеро ребятишек – мал мала меньше, он с хозяйкой и старушка-мать с пенсией в девять рублей. Сам на инвалидности – пол-легкого отхватили после простуды. А у хозяйки что за заработки – смех один: по сорок пять рублей в месяц дают. Это за телёнков, которых надо кормить с утра до ночи, воду носить, солому, комбикорм. Говно за ними убирать. А их двести голов – шутка ли… Мальцов надо к школе готовить, какую-никакую одёжку-обувку купить…
– Да ты проходи, лейтенант… Присаживайся…
Дядя Володя сел на лавку, снял фуражку, вздохнул тяжело.
– Я-то понимаю, дядя Семён. Да ведь циркуляр есть, приказ такой: двух самогонщиков на участке в месяц выявить. Понимаешь?.. А то с работы попрут… Тебе ведь только штраф выпишут. Хоть бы ночью гнал, что ли…
– Ладно уж, оформляй свои бумаги, – Семён Иванович вздохнул ещё тяжелее, чем лейтенант. – А давай хоть первых капель отведаем? – неожиданно предложил он. И так же неожиданно лейтенант согласился.
Алюминиевая кружка была уже почти полная. Семён Иванович отхлебнул первый, его передернуло. Он отломил от каравая большой кусок и весь отправил в рот. Только после этого протянул кружку участковому. Тот поднёс кружку к жиденьким усам, затаил дух и выпил сразу полкружки. Закурили, помолчали. Потом заговорили. Семён Иваныч как всегда о войне, будь она не ладна. Сорок мужиков из деревни ушли, а назад вернулись четверо… Лейтенант, захмелев, начал вспоминать про свои героические дела. Не заметили, как набежала вторая кружка самогону.
– А давай еще помаленьку – и всё, пиши протокол…
В ивовых кустах, в пяти метрах от баньки, вовсю заливались соловьи. Казалось, их было не меньше десятка. Они перепархивали с ветки на ветку, перелетали с куста на куст. И ещё казалось, что они будто соревновались, кто кого перепоёт. Семён Иваныч обернулся на кусты, замолчал. Он любил слушать птиц, любил русские народные песни и еще стихи Сергея Есенина.
– Нет, ты послушай, как они, стервы, поют! А давай, за них ещё понемножку, и всё…
…В деревню они возвращались в полной темноте. Шли в обнимку и пели песню «Ты жива ещё, моя старушка…». Семён Иваныч держал в левой руке полную четверть и старательно вытягивал: «…Я ве-е-рнусь, кагд-а-а раски-и-не-е-т ве-е-тви па-весе-е-ннему наш бе-е-лый са-а-д…». Участковый не отставал: «Толька-а-а ты ми-и-ня уж на ра-а-ас-све-е-те…».
В избе к их приходу все было готово: стол накрыт, на столе простая деревенская еда – капуста, соленые грузди, щи. Хозяйки не было видно – она хлопотала где-то во дворе. Мужики уселись, лейтенант отстегнул ремень с кобурой, повесил на спинку стула.
– Вот вы нас, служителей порядка, не любите. Я ведь знаю, – заговорил участковый, будто продолжая давно начатый разговор. – А мы такие же люди. Только в форме. А форма – эт-т-а… эт-та всё равно, что образ. Уважение к ней должно быть.
– У меня тоже форма была. Когда на войне был. И когда почтальоном работал. Даже наган с патронами давали, потому что деньги пенсионные возил. И что?..
– Это не то… П-ппа-нимашь. Милицейская форма – эт-та что тебе уведомление про власть…
Семён Иваныч не соглашался. О власти у него были свои понятия. Он её просто не уважал.
– Скажи, Андреич, ты партейный?
– Дд-д-да, – протянул участковый. – Эт-та первое дело. А как ты думал? Власть беспартейным не дают.
– Вот и мне не дали, – вздохнул Семён Иваныч. – Сперва дали, а посля отобрали. Сняли с председательства колхоза. А за что? Два плана давал, школу начал в деревне строить, магазин. А пришёл Никита, и попёрли меня. Всё строительство закрыли, бревна и те увезли на центральную усадьбу. Поставили к управлению коммуниста. Тоже такая установка была. А к чему? Он свое домашнее хозяйство толком-то вести не могёт – все у него пропало…
– Н-н-нет, Иваныч, ты коммунистов не трожь… Кабы не они, так и войну бы п-п-проиграли. Людей в кулаке держать надобно.
– И про кулаков тоже. За что их всех? Самые работящие люди – а всех под нож. Как скотину какую. – Семён Иваныч поперхнулся и с расстройства налил еще по стакану первача. – Давай, Андреич, помянем наших отцов…
Помянули. Потом участковый опять заговорил про власть, которая народная и стоит на защите народа. Но бывший председатель колхоза не соглашался. Тогда милиционер достал из кобуры казенный ПМ и стал махать им возле носа Семёна Иваныча, пытаясь доказать, что власть истинно народная. Мишка, Николка и самый младший Толька смотрели на мужиков с полатей – с испугом и удивлением. А когда дело дошло до пистолета, и вовсе испугались. Но батянька оказался сильнее дяди Володи, отобрал у него пистолет и забросил на полати.
– Это что же за власть такая на мою голову?.. – сокрушался Семён Иваныч. – Он уволок пьяного участкового в сени, уложил в полог, а сам вышел на улицу покурить. Возле речки продолжали на все лады заливаться соловьи, ближе – будто стеклом по жести – стрекотали сверчки. То и дело пролетали в слабом оконном свете летучие мыши. И всё это не создавало шума и суеты, а как-то гармонично вписывалось в общую вечернюю деревенскую жизнь.
…Утром долго искали пистолет. Вспоминали, куда он мог деться. Вспомнили, что его забросили на полати. Поискали – не нашли. Вспомнили, что на полатях спали мальцы. Начали их допрашивать. Братья сознались, что спрятали пистолет в укромном месте.
– А ну, быстро его сюда!!! – замотала головой власть и стукнула кулаком по столу.
Мишка, как старший, принёс оружие, шмыгая носом. Отдал дяде Володе. Батяня для острастки дал Мишке подзатыльника.
После завтрака участковый неловко попрощался, «оседлал» потрепанный мотоцикл «Урал» и укатил в райцентр. Протокола на Семёна Иваныча он так и не составил, но план по выявлению самогонщиков перевыполнил. Через полгода его повысили в звании и должности…
