Боня

Боря сидит на низенькой приступке около печки и плетёт верёвку. Дрова в печке потрескивают, огонь чуть завывает, и через неплотности в дверце падают на колени пляшущие отблески. Вообще-то Боре на следующий год исполняется пятьдесят – солидная круглая дата, и в жизни, которая идёт за пределами Колхозного посёлка, его называют по взрослому – Борис Иванович. В посёлке же Боря живёт как Боря, и даже не Боря, а Боня – искажение, которое приклеилось к нему в его малышовом возрасте, когда язык заплетался и некоторые буквы не выговаривались. "Мальчик , как тебя зовут? – Боня. – Наверное, Боря? – Боня".Так, Боня да Боня. Так и осталось.

Боня решил повеситься. Ещё утром сходил в кладовку, пошуровал и нашёл примеченный ещё летом белый синтетический шнур. Шнур оказался неподходящ. Во-первых, коротковат, во-вторых тонок. Это не значит, что слаб и тела взрослого мужика не выдержит. Может, и выдержит. Дело в другом. Боня помнил, как лет с десяток тому назад в доме через дорогу удавилась соседка Клава на таком шнуре. Старушку он вполне выдержал, но, так как был тонок, прорезал кожу за ухом и на виске. Мало приятное зрелище. Боня не хотел, чтобы его видели таким же.

Он прикинул, ежели подобный шнур сложить в 3-4 раза, то получится уже солидной толщины верёвка, которая и вес гарантированно выдержит и лицо не повредит. Найденного шнура на такое сложение не хватало, и Боня сходил на поле, примыкающее к частным огородам Колхозного посёлка. Название "колхозный" тянулось из далёкого советского прошлого. Прошлое ушло, нового названия не дали, так и осталось – колхозный. Полями, в том числе и сенокосным, примыкающими к огородам, владеет чужой человек. Летом поле скосили, траву скрутили в объёмные рулоны Уже октябрь , а они так и лежат под дождями не убранные. Хозяин сменился, а бардак остался. И это, с одной стороны, хорошо, потому что их, рулоны, для крепости щедро обматывают этим самым белым синтетическим шнуром. Метров 5-6 от обмотки не убудет. Вот за ним, шнуром, и "сходил" Боня, отхвастал сколько надо и вернулся в дом.

Слово "сходил" заключено в кавычки. Действительно, здоровый человек сходил бы, а то и сбегал за 200-300 метров. Для Бони же преодолеть такое расстояние – большой труд. Боня болен. Ещё года два назад он был полнокровным, подвижным молодым мужчиной: колол-носил дрова, косил траву, копал огород, ездил на мотоцикле. Работал на производстве – в сельской школе электриком и газовым истопником одновременно. Везде нужны бодрость и сноровка. Сейчас же Боня передвигается мелкими семенящими шагами. Что-то случилось с головой, а затем позвоночником и ногами – остамели суставы, исчезла сила. В былые времена до рулонов туда-обратно за пять минут обернулся бы, а ныне не менее часа ходил, точнее семенил.

Боне неприятно осознавать себя таким беспомощным. И даже не столь беспомощным, сколько семенящим. Его неплохая на прошлое память держала в себе картинку детства. Жил в то время в посёлке дядя Коля, который передвигался тогда вот так же, как он, Боня, сейчас. Производил дядя Коля жалкое впечатление. Мальчишки, а вместе с ним и Боня, дразнили его: "Коля-Колесник собакам ровесник". Он слабо отмахивался от них и старался без нужды за ворота не показываться. Мальчишки не задумывались , почему сосед так ходит. Не задумывался и Боня. Однажды он увидел Колю-Колесника в поселковой бане и с ужасом понял в чём дело. Между ног дяди Коли висел здоровый, как гиря, как продолжение живота, кожаный мешок. Потом отец объяснил – такой мешок называется грыжей, а в просторечье – кила. Вот эта кила, гиря эта, и мешала соседу передвигать ноги.

У Бони нет килы, но внешне получается так, что она есть. И жить с таким ощущением для Бони невыносимо. Хорошо, что детворы в посёлке почти нет. Молодёжь съезжает и рожает детей в городе. Одни старики остались. Те, конечно, лишнего не скажут, но от взглядов никуда не скроешься.

Работа идёт к концу. Верёвка получается надёжная, солидная, и не толстая и не тонкая, в самый раз. Иногда в кухонку заглядывает мать – старуха лет восьмидесяти. Вот у той настоящая грыжа, в позвоночнике. Она безболезненно, образовав горб, переломила спину пополам ещё лет пять назад. Однако не лишила мать ни сил , ни проворства, ни любопытства. Вот и сейчас: "Чо деешь-та? – спрашивает. Боня не отвечает. Как будто не видно что. " Почто верёвка-та, рыбалить чё-ли?" Боня дёргает головой и молчит. Мать наливает в кружку из помятого алюминиевого чайника и, неразборчиво бормоча, скрывается за грязной, замызганой задёржкой. Занавеска разделяет два небольших помещения – кухонку и жилую комнату. Через некоторое время опять появляется с уже пустой кружкой: " Бонь, а Бонь. Так уж снег восеть пролетал, какая рыбалка-та, отступись. Дров лучше наутро принеси." Мать не очень-то верит в Бонину болезнь, думает, что сын хитрит, придуряется, как она говорит, уже два года. Работать не хочет, вот и семенит. А всё хозяйство приходится ей на своём горбу тащить. "О,Господи, – слышит Боня из-за занавески беззубое бормотание матери. – За что наказание такое? Нéработь родила." Что будет дальше она шамкать, Боня знает – всё то же и на ту же тему. Поэтому особо и не прислушивается, да и в ушах шум не позволяет сосредоточиться. "Какая рыбалка! Придёт же в голову. Совсем, видно, крыша у мамки едет. Тут пройти пять метров – проблема, через порог переступить – ногам руками помогать надо. Отрыбалил Боня. Но пусть думает, что думает. Так даже лучше."

Боня сворачивает кольцом верёвку, со стоном распрямляется и бредёт из избы. Знает, что задёржки откинулась, и из под материнского горба, низко придавившим голову матери упёрся в его спину недовольный взгляд . Боня направляется в сарай, надо примерить верёвку, узлы по месту навязать. Длинные сенки выводят на зелёную ещё лужайку перед домом. По начинающему смеркаться небу резво движутся тёмные с белыми прожилками тучи. В это время года от них можно чего угодно ждать : может дождик хлестануть, может ледяная крупа посыпаться, а раздёрнется, то и солнце вполне ещё тёплое проглянет. Перед сараем высится прикрытое брезентом сооружение. Но это не сооружение – это мотоцикл с коляской. На нём Боня отъездил двадцать лет. Скажи кому – не поверит, возразит, не бывает так. Бывает, если за техникой следить и бестолково не гонять. Боня поправляет откинутый ветром угол брезента. Надо надёжней закрыть, мать-то не удосужится. А зимой заметёт, вот и берлога для ИЖа надёжная будет. До весны простоит. Боня намеревается двинуться дальше, но взгляд его останавливает щербатая полоса тёмной зелени за огородами. Кедры. Сколько сил и времени положил Боня, чтобы выходить жиденькие, взятые из питомника саженцы. Половина погибли. Зато эти, одиннадцать стволиков, поднялись. Экие красавцы. Уже отсюда видно, что – кедры. Вырастут – роща будет. На сосну, а тем более на ёлки совсем не похожи. У тех цвет блёклый в сравнении, не тот, и иголки не кудрявятся. Не подавил бы трактором какой урод. Ну да ладно, там овраг, речка. Забираться туда на технике – себе дороже. Будут расти.

Дверь двора открывается с чуть слышным скрипом. Ещё вчера скрипела, как ржавая уключина, а сегодня не скрипит – Боня смазал солидолом. Сарай. Раньше здесь стояла корова с телёнком, сено сопели, только хруст стоял. Пара свиней обязательно в зиму уходили, куры под ногами мешались, в какие сезоны и уток держали. Наверх, на сеновал, для прокорма и тепла три телеги сена намётывали. Сейчас пусто. Хлев, стайки, в основном, завалены металлоломом – Боня собирал в здоровые годы. Неплохой приработок был. А если постараться, отделить, например, медный провод в трансформаторе или сгоревшем электродвигателе от железа, то на приёмном пункте с руками отрывали. Сейчас разруха везде. Впотьмах можно и ноги поломать. Боня включает свет. Сарай довольно высок, и Боня, памятуя о своей малоподвижности, ещё ранее сходил сюда, обследовал, прикинул и выбрал место – матицу – центральное бревно, на котором держатся доски сеновала. В матицу и крюк от электрического изолятора ввернут. Крепкий. Сколько бычков и свиней для разделки вздёрнул на него за свою жизнь Боня, не сосчитать. Меньше ста килограммов скот никогда не забивали. Так что крюк проверен, надёжный крюк. Прикидывал Боня и другие варианты. Самое бы лучшее на чердаке дело сделать – на чердаке дома, туда и лестница удобная ведёт и к стропилине на нужной высоте подобраться проще. Но опять, проблема. Несколько лет назад, зимой, на соседней улочке сунул голову в петлю на чердаке Пётр Максимович – старый одинокий человек. Хотя, какой одинокий, на похороны с разных мест приехали пять детей: три дочери и два сына. Так, пока хватились, несколько дней прошло. Закостенел мужик весь, обратным путём не спустишь. Боня и снимал. Пришлось с крыши доски скидывать. Осложнять жизнь соседей, да и матери Боня не хотел. Это с одной стороны. С другой, когда здоров был, крышу новую постелил – профнастил. Дорогой, зараза. Не к чему курочить. Матица в сарае – самое то. Мимо не пройдёшь. Мать каждый день за дровами ходит.

Конечно, до крюка даже здоровому человеку не достать. Поэтому Боня с утра подкатил и поставил под матицей вверх дном бочку. На неё водрузил извлечённую из завалов табуретку. Боня помнил её со своего сопливого детства. Крепкая, надёжная – отец-столяр сделал. Правда, вёрткая, если встать на неё. В самый раз сейчас. Около бочки , к ней впритык, как ступенька, стоит грубый деревянный ящик. Содержимое ящика, разный "шурум-бурум"– металлические железки, лежат неподалёку ржавой грудой. Если утром сооружение Боню вполне удовлетворяло, то сейчас он с большим сомнением смотрит на него. Акробатом надо быть, это при его-то болезни. Да и бочка гудит, как барабан. Мать сейчас не слышит – телевизор работает, а ночью чутко спит. Впрочем, что огород городить, хватит и одной табуретки – Боня распутывает верёвку, эвон какая длинная получилось. Один узел – на крюк, его со стремянки можно накинуть, другой... Другой – с другой стороны. А бочка не нужна. Погромыхивая, она откатывается в дальний угол. Боня прячет под ящик петлю, прихватывает пару полешков и, мелко переступая, бредёт обратно в избу... Надо ещё сделать...

Печка почти прогорела, но жар накопила и потому жадно вбирает в себя подброшенные в неё дрова. В дымоходе снова начинает подвывать. "Сделать, сделать... Что же надо сделать? – Боня морщит воспалённый лоб". Последнее время в голове постоянно гудит, и звон в ушах мысли сбивает. "Так что же?.. Ах, да!" Ощупывает, висящий тут же на вешалке, около задёржки пиджак. Вот он, паспорт. Снова со скрипом в суставах присаживается на приступку. Глядящий с фотографии на первой страничке молодой весёлый Боня не вызывает в нём каких-либо эмоций. Всё ушло и никогда не вернётся. Думает: предъяви он, Борис Иванович, как здесь записано, сейчас паспорт полицейскому, тот ещё и усомнится, что это угрюмое, заросшее тёмной щетиной лицо и лицо на паспорте принадлежат одному человеку. Боня вытряхивает документ из потёртой обложки. Под паспортом обнаруживается ещё одна фотография – молодая женщина с ребёнком лет семи. Над женщиной надпись – Наташа. Ребёнок тоже поименован – Иришка.

Боня не женат и никогда не был женат. Поселковые думают, что сосед вообще дефектный и женщины у него отродясь не было. Была. Вот эта Наташа, когда-то. Разведёнка, в центральном селе жила. Очень хорошая женщина, и дочка Иришка – ласковая, приветливая. Боня хотел на Наташе жениться, а девочку удочерить. Куда там. Мать, тогда ещё прямая под дверную притолоку баба, с рогачом встала, на порог не пустила. " Как это? Своего сына Боню-красавца отдать девке безродной с дитём нагулянным, может. Да ни вжисть!" Фотографии, какие нашла, порвала. Вот только эта, под паспортом припрятанная, и сохранилась. Уже пожелтела. В город уехала Наташа. Говорят, замуж вышла. Удачно, ещё двоих родила. У Иришки тоже, по слухам, семья, и дети уже большенькие. Боня вздыхает, изображение на фото мутится, но потом восстанавливается. Печка заглатывает сначала обложку, затем паспорт. Они долго сопротивляются огню, корёжатся, но затем дымно вспыхивают и, прогорев, превращаются в тоненькие, колеблемые тягой печки, хрупкие лепестки сажи. Дождавшись, когда эти лепестки распадутся на огненные точки, Боня отправляет в топку и фотографию. Всё? Боня опять задумывается.

Нет, не всё. Он семенит в комнату. В комнате мать, полусидя на кровати смотрит телевизор. "Пошто печь-то палишь? Итак жарко". Боня по привычке не отвечает. Вдоль дальней стены комнаты у него свой угол: кровать и стол. На столе куча книг, бумажных и газетных стопок, компьютер. Ещё летом Боня выходил в интернет, активно стучал по клавиатуре даже не одним пальцем. Сейчас не то, пальцы не слушаются, топорщатся, да и интереса никакого нет. Бесполезно.

Пользу в компьютере Боня видел, как в средстве, с помощью которого он, Боня, мог бы рекламировать свою способность и тем самым – зарабатывать. Ещё на заре своей болезни Боня обратил внимание на интересное явление: подумает, например, он, что неплохо было бы, чтобы завтра вёдро наступило, и вот оно – с утра и целый день солнце светит. А захочет дождя – через некоторое время тучка набегает и землю кропит. Не всегда такое, конечно, сбывалось, но сбывалось достаточно часто, чтобы Боня понял, что у него есть необычная способность. Так же он знал – всякую способность надо развивать, и тогда результаты будут ощутимее. Боня пошёл в магазины.

Он медленно перебирает добытую на книжных развалах внушительную стопу книг. "Индийскай Йога" "Махабхарата" – тоже индийская, "Белая магия", "Чёрная магия" , "Шаманизм","Колдуны Вуду", "Оккультизм" ... Много книг. Толковая литература. Раньше среди книг лежала Библия. Но с неё толку мало, хоть и говорят, что это святая книга. Есть, конечно неплохие примеры чудес по дождям и засухе, особенно история с Ильёй-пророком, но конкретики никакой. Индийские – кое-что есть, но тексты очень сложные, думать сильно надо, страницу прочитаешь и голову сносит. Хрень какая-то. А вот по магии и колдовству – там всё понятно. Толк есть. Работать только надо, сильно головой работать. Боня называл эту работу – крутить шары. Кто-то может спросить – думать? Нет, не думать, а именно "крутить шары". Надо только сосредоточиться на определённой цели и запустить в голове это процесс кручения. Если получается, то кажется, что в черепной коробке мозги двигаться начинают , ну а если совсем дело пошло, то и полушария местами будто меняются. Быстрый результат не жди. Иногда надо сутки, а то и более "крутить шары", до болей в мозгах. А как? Не каждому дано. Здесь отступать нельзя, иначе весь крутёж насмарку пойдёт, результата не будет и потом болеть долго будешь.

...Через какое-то время Боня заметил – процент попаданий в нужную погоду существенно увеличился. Более того, оказалось возможным регулировать и интенсивность и длительность того же самого дождя или солнечного излучения. Более того, даже далеко от колхозного посёлка, в областном центре, например ,или вообще у чёрта на куличках за тысячи километров, в другой иностранной державе "кручение шаров" вызывало целенаправленное изменение там погоды. Боня понял, что на этом можно делать деньги, а то и большие деньги. Вот тогда и появился компьютер, взял в банке ссуду и купил. Во-первых, по интернету можно найти довольно точные результаты погоды в нужном тебе месте, во-вторых – реклама С содержанием рекламы особо не напрягался, содержание было отработано на местной районной газете: "Вызову или прекращу дождь. Оплата по договорённости и результату. Телефон..." Однако, увы, шли недели, месяцы, годы, а заявок так ни одной и не поступило. В районке на Бонину рекламу среагировали весело. Шёл месяц март, и все подумали про апрель. Интернет отозвался несколькими нецензурными высказываниями и двумя короткими предложениями. Одно: "Деточка, сходи к психиатру." Второе с вопросом:"К батюшке не пробовали обращаться?"

Но Боня только усиливал умственную деятельность. Мать, просыпаясь ночью, с тревогой видела сына у настольной лампы за книгой или лежащим на своей кровати с устремлённым в потолок неподвижным взглядом. Мать не одобряла Бонины книги. Сама она была от религии далека, но, видимо, от верующих родителей и неверующих учителей ещё в детстве уяснила – магия и колдуны это нехорошо. Пакость это. Поэтому всякий раз своим брюзжанием и бормотанием, а последнее время и плевками в сторону сыновнего стола выражала Боне неудовольствие его "способностям". В минуты же крайнего раздражения грозила всю макулатуру сжечь. Эти "минуты" возникали тогда, когда "кручение шаров" растягивалось на многие часы, а то и дни. Как ни была крепка старуха, а личное хозяйство требовало рук.

Боня тоже не верил в Бога, хотя и сомневался: раз есть черти, то, вроде бы должен быть Бог. Но Его он не видел, а чертей – сколько угодно. Они появились тогда, когда Боня стал развивать свою "способность". Сначала редко, по одному приходили, а потом уже и компаниями. Даже при матери. Мать, правда, называет их мышами, но Боню не проведёшь – чертенята с рожками. Иногда, действительно, как мыши, на четырёх бегают, а иной раз заскакивают на стол, встают на ножки и плясать начинают и ещё рукой манят, присоединяйся, мол. Вреда от них никакого, забавно только.

Сейчас на столе нечисти нет, один бумажный развал. Боня прикидывает – придётся сходить два, а то и три раза. Сгребает со стола первые попавшие под руки стопки бумаги, газет, грудит книги и со всем ворохом шаркает обратно на кухню.

– Куды это?

– Сожгу.

– Сдурел, чё ли?

– Сама говорила.

– Слава богу. Мать слушашь. Всё-то не пали, оставь на растопку.

– Как получится.

– Почто?

– Помоги лучше.

Мать сползает с кровати, продолжая что-то говорить , но Боня не прислушивается , шум в голове не позволяет разобрать речь. В два захода Боня с матерью освобождают стол, а возле печки подымается внушительная копна уже не деловых бумаг и книг, а, как мать говорит, макулатуры.

– Всё-та скопом в печь не пихай, нето потушишь, – доносится материн голос из комнаты.

Боня это и без указок знает. Бумаги – туда-сюда, ещё займутся, а книги только дым напустят да вонять будут. Надо раздирать на некрупные части, а между ними понемножку газеты укладывать. Вот тогда всё в порядке. Правда, дольше так, но надёжнее . Время незаметно движется к ночи. Иногда возле помойного ведра, что под раковиной стоит неподалёку, затевается возня – чертенята. Боня машет на них рукой, говорит "Кыш", и они исчезают. Пламя в печке одобрительно гудит, и потихоньку копна тает. Последняя в ней большая переполненная коробка из под конфет разваливается в руках, и на пол обваливается разноцветная бумажная стопка. Почётные грамоты с производства, на них герб с колосьями и портрет Ленина. Производства – коровников со всеми их электрическими и железными начинками уже как лет десять нет. Фермы рухнули, и всё затягивается лесом – в огонь. А вот другие красивые бланки разных фирм. Одна другой золотистее, акции и сертификаты. Здесь другой герб – двуглавый орёл. Когда-то давно они сулили большие деньги, богатства даже, сладко щекотали чувства цифры процентов. Но фирм этих столь же давно нет. Начальники их кто за рубеж уехал, кто в тюрьме сидит, а кого убили– в печь.

А вот это медицинские анализы. Бонина медицинская книжка. Толстая. В ней – его болезнь. Длинный график энцефалограммы разворачивается от руки до руки Здесь и мудрёный диагноз пропечатан. Очень иностранные слова. Боня напрягает зрение, однако оно тоже нарушено – буковки сливаются в кривые линии. Но он помнит суть диагноза – множественные микроинсульты в мозгу. Вот как. Боня раньше думал, что инсульт бьёт один раз и наповал, как Ивана, например, с северных задов, или тётю Марию, что жила за стенкой в соседней квартире. Нет, бывает, однако, и так, как у него, Бони. От них, микроинсультов, и неустройства в организме. От них и остамел весь, вторую группу дали. Год прошёл, через месяц надо ехать на переосвидетельствование. А зачем? Столько сложностей. В город не один раз смотаться придётся. До областного центра две сотни километров. В автобусе не выдержать, надо такси туда-сюда нанимать. С материнской пенсии, тем более инвалидного пособия не наездишься. А потом, сосед, знающий человек, сказал, что группу снимать будут. Потому что в государстве сложная экономическая обстановка, надо инвалидов, в смысле их группы, сокращать. Что же это значит? Это значит, совсем на шею матери сесть. Так нельзя. А мать не пропадёт, ей легче станет. Приедет с Урала сестра, к себе заберёт. Что ещё надо!

Огонь резво пожирает медицинские бумаги. Боня видит, как чёткий график энцефалограммы оживает в горячем контуре пламени, пробегающему по прогорающему полешку. Шум в ушах стих, слышно, как за перегородкой похрапывает мать. Телевизор работает. Боня бредёт в комнату, выдёргивает вилку из розетки. Возвращаясь обратно, прикрывает ноги матери сползшим с кровати одеялом. "Двери на мосту на щеколду запри,"– бормочет она сонно. У печной дверцы валяются пара помятых листочков." Вот, балда, забыл про растопку, всё сжёг. Ну, ничего, газеты каждую неделю носят не по одной, успевай сжигать. Быстро накопится. Вроде всё". Боня выключает свет и ощупью по стенке, стараясь не шуметь, мелкими шажками продвигается к смазанной с утра, как и ворота в сарае, двери.

ноябрь 2016 г.