Луч, рассекающий темноту

Великая любовь, в отличие от умеренной,

бывает похожа на болезнь,

на опрокинутое равновесие.

Л. Гинзбург

Они неторопливо шли вдоль берега, любуясь светлым осенним днем, обрывая вянущие, но все еще такие терпкие и заманчивые полевые цветы. На ней был модный фиолетовый плащ с множеством блестящих молний и заклепочек, густые темные волосы классической волной падали на плечи. Вся она была в стиле комильфо: миниатюрная, необычно-сказочная, словно случайно завезенная сюда, в глубинку, с Гавайских островов. Ему нравилось, что все отдыхающие смотрят и восхищаются их влюбленностью, нравилось, что он, такой стройный и подтянутый, гармонирует ей во всем, нравилось, что зовут его строго и уважительно – Анатолий, а ее уменьшительно ласково – Сашенька. Он то и дело с удоволь­ствием вытягивал из кармана куртки дорогую, хрустящую прозрачной оберткой пачку «Кэмел», щелкал фиолетовой, под цвет ее плаща, зажигалкой и, затягиваясь, выпускал тонкую изящную струйку дыма, которая тотчас растворялась в прозрачном осеннем воздухе. Затем он, избегая неловких движений, осторожно обнимал ее за хрупкие плечи, время от времени наклоняясь к маленькому розовому ушку с блестящим камушком на мочке, шептал ей что-то нежно-поэтическое. При этом оба они словно следили за собой со стороны и оставались крайне довольными своими наблюдениями.

Когда гуляющие начали спускаться по крутому склону к реке, влюбленные решили не идти туда, куда все. И это было естественно – влюбленные должны уединяться. Они взялись за руки и направились к старому кладбищу, которое располагалось неподалеку. Вокруг было тихо, прозрачно, пахло прелой корой и опавшим листом. На кладбище, скрывшись за кустом бузины, он, как и полагается, поцеловал ее крепко и нежно, вдыхая запах душистых волос. В ру­ках у Сашеньки был увядающий стебелек, и когда она обнимала Анатолия за шею, стебелек нестерпимо щекотал ухо, но Анатолий мужественно терпел.

Открывая глаза после очередного поцелуя, он, почему-то уве­ренный в том, что кто-нибудь обязательно должен за ними под­сматривать, с сожалением отмечал, что вокруг ни единой живой души, только покосившиеся кресты да надгробные плиты, застыв­шие в вечном молчании. Ощущая тепло ее рук, губ, он то и дело шептал ей о том, как любит ее, параллельно следя за своими дей­ствиями; все было великолепно – спокойно, тихо, гармонично – душа спала ровным и глубоким сном.

Они уже были близки. И в постели тоже на удивление гармонич­ны... Были неизменные розы и шампанское, прекрасные головок­ружительные духи и серебряный браслет, поблескивающий на ее запястье. Анатолий уже подумывал о женитьбе, он понимал, что они подходят друг другу, как говорится в таких случаях. Сашенька, умная и утонченная натура, поняла и приняла с радостью такие отношения.

- Вот это любовь! – мечтательно вздыхали Сашенькины подру­ги. – Такое раз в сто лет... Только в сказке или в кино.

- Да, - соглашались строгие друзья Анатолия, - редкий случай.

Анатолий был доволен и счастлив. После очередного свидания он приходил домой в приподнятом настроении, съедал с аппетитом ужин из колбасы, яичницы и ароматного кофе и засыпал сразу, крепко, без сновидений. Время шло – отношения развивались спо­койно и размеренно, и все плыло к счастливому концу, словно белый новенький лайнер, не сбиваясь с курса, шел к нужной гава­ни. И только редко, время от времени, Анатолия что-то смущало. Невидимый режиссер его жизни, наблюдающий за ним со сторо­ны, порой сардонически усмехался... Впрочем, это быстро проходи­ло, и Анатолий радовался себе и Сашеньке, друзьям и знакомым, миру и природе – всему тому, с чем он существовал в абсолютной гармонии.

…Когда они не спеша вышли за кладбищенскую оградку, оста­вив безмолвные плиты и кресты, как свидетелей их страстных поцелуев, люди уже толпились у автобуса, чтобы вернуться после субботнего отдыха к домашним делам. Анатолия и Сашеньку под­жидали. Они были последними, но все дружелюбно и понимающе посматривали на них, и в автобусе им были оставлены лучшие места.

- Хороший день, - мечтательно вздохнула Сашенька, глядя в окно на удаляющийся берег реки.

- Да, жаль, что нельзя тут остаться, - в тон ей согласился Анатолий.

Она опустила голову ему на плечо и, закрыв глаза, задремала.

Расставались они, как всегда, нежно и трепетно.

Следующим днем было воскресенье, а его Сашенька оставляла для своих домашних дел (так у них было заведено). Они мило распрощались до следующей субботы. Когда она скрылась в арке своего дома, он облегченно вздохнул, расправил грудь и с чувством вы­полненного долга направился домой.

Все было как обычно: он нажарил себе колбасы с яичницей, заварил крепкого кофе и, плотно поужинав, завалился на диван с кучей газет. Впрочем, газеты оказались лишними – уснул он мгно­венно, едва коснувшись головой подушки.

Проснулся Анатолий внезапно от сильного толчка. Затаив дыхание и боясь пошевелиться, он долго смотрел на лунный луч, рас­секающий темноту его комнаты. Он почувствовал, что случилось непоправимое. Он закрыл глаза – внутри что-то необъятное, необъяснимо-тоскливое и необычное начало растворяться в крови. Он впервые почувствовал сердце – оно заколотилось о ребра грудной клетки, как проснувшаяся, перепуганная неволей птица. Слу­чилось то, чего он больше всего боялся, боялся подсознательно, не допуская мысли об этом, но чувствуя, что спящая до поры до времени его душа способна на такое... Вспотевшей ладонью он нашарил на полу сигареты, закурил, прислушиваясь к себе. Режиссер его жизни усмехнулся в последний раз и исчез, утонул навсегда в набирающих скорость ударах сердца. Анатолий впервые остался один на один со своей тоской и болью, с перерезавшим комнату, словно его жизнь, лунным лучом, с новым, пугающим его миром. Он вдруг вспомнил о субботней прогулке как о чем-то давнем и невозвратном... Он уже не ощущал себя гармоничным с Сашенькой и миром. Он выпал из него. Осталась одна Сашенька. Анатолий не видел себя со стороны, он словно весь растворился в этой бьющейся птице, которая стремилась к Сашеньке. Он с ужа­сом подумал, что не доживет до утра, и испугался. Решил пойти в ванную, умыться, но в следующую минуту почувствовал, что глу­боко безразличен себе, снова закурил.

Он курил всю ночь, забыв о фиолетовой зажигалке, нервно и больно ломая спички и все отчетливее понимая, что чем сильнее бьется его сердце, чем больше образ Сашеньки входит в состав его крови, тем он все дальше и дальше от нее. Он пугался своего чув­ства, вяло пытался встряхнуться, освободиться, словно от кошма­ра, но только больше ощущал, как метастазы любви с неумолимой скоростью охватывают его душу.

Едва забрезжил рассвет, Анатолий, понимая, что творит ужас­ную глупость, не дождавшись первого автобуса, отправился к Сашеньке пешком. Идти нужно было на другой конец города. Дождь мелко сеял в лицо, норовя попасть за воротник его распахнутой куртки. Промокший Анатолий совсем не чувствовал холода, его била лихорадочная жаркая дрожь.

Он подошел к знакомой арке одновременно с первым автобусом. Мелькнула мысль, что, будь он благоразумней, он бы благополуч­но добрался до Сашеньки на этом автобусе. Но мысль тотчас потух­ла, а он, не огибая лужи, миновал арку и вошел в знакомый подъезд. Было еще не поздно – он мог повернуть домой, привести свои мысли в порядок, утихомирить разбушевавшуюся внутри птицу и все вернуть на свои места, но рука уже нажимала на кнопку звон­ка.

Открыв дверь, Сашенька сперва приветливо взглянула на Анатолия, но тут же, словно что-то почувствовав, согнала улыб­ку с лица. Она была сама собой – чужая, строгая, совершенно незнакомая Анатолию женщина, без которой он не мог жить. Анатолий без приглашения переступил порог. Сашенька в но­вом голубом халате прошла вглубь комнаты, очень напомина­ющую ее саму: все – аккуратно, на своих местах, прежний Анатолий вписывался сюда лучше некуда... Нынешнему здесь не было места, он был инородным телом, вселяющим дисгар­монию.

Сашенька расчесывала волосы перед зеркалом так, словно при­водила свои мысли в порядок. Повернувшись к нему, она удивлен­но подняла бровь:

- Что-то случилось?

Анатолий топтался у порога, оставляя капли дождя и грязные следы от ботинок. Он понимал, что лучше уйти молча, не выпуская наружу этих злосчастных слов, которые подступали к горлу и жгли, душили его, которые так часто и с такой легкостью он произносил ей, и которые сейчас, наполненные до краев смыслом, казались катастрофическими.

Слова вырвались наружу, словно раненые птицы. Натыкаясь на стены, они незримо кружили, живые от собственной боли, неукротимо и бесстыдно нарушая Сашенькин покой.

Анатолий прислонился к двери. Затем, медленно пробороздив спиной черную обивку, опустился на корточки и, безразличный ко всему, прикрыл воспаленными веками светлые от бессонной ночи глаза.