offertory

Магазин

Пьеса

 

Действующие лица:

Галя - продавщица 45лет.

Даша - уборщица в магазине, старуха.

Илья - древний худой старик с железной клюкой.

Виктор Иванович - зоотехник на пенсии.

Вера - почтальонка 53 лет.

Вася Карамба - новый председатель 40 лет.

Моисей - человек неопределённого возраста, странствующий писатель.

Тракторист - молодой парень 24 лет.

 

Действие первое.

В Пентюхино всего один продовольственный магазин, в котором продают самый необходимый для сельских жителей товар. Магазин очень маленький, срубленный когда-то из старого колхозного амбара. В нем три окна, обитые ржавыми железными решетками и массивная дверь с огромным кованым засовом. Перед магазином на невысоком пьедестале из досок стоит ржавая синяя «инвалидка» с мотором от ИЖА. Иногда её кто-то заводит, она работает несколько секунд, потом неожиданно глохнет.

Продмаг открывается в девять часов, но люди по привычке приходят сюда раньше, занять очередь за хлебом и сахаром, поговорить о том, о сем, узнать последние новости.

У магазина топчется на снегу бессменная сельповская уборщица Даша, которая выглядит древней старухой, хотя ей только-только перевалило за семьдесят. На Даше большая серая фуфайка, валенки с калошами и пуховый платок на голове, повязанный где-то на затылке некрасивым узлом.

Даша смотрит в конец улицы, где должна появиться продавщица Галина, и нетерпеливо переступает с ноги на ногу.

Наконец на заснеженной дороге появляется долгожданная продавщица. Галя идет медленно, еле-еле переставляя массивные ноги. Не расторопится зря. Знает, что ещё без пяти минут девять. И все же появление продавщицы Дашу радует.

Ещё издали Даша начинает выказывать продавщице знаки внимания, громко здоровается и сразу же начинает делиться с ней самыми последними сельскими новостями. Продавщица ещё звенит ключами, еще снимает с массивной двери железную накладку огромного размера, а Даша уже говорит.

Даша (доверительно). Мой-то вчера в колхозную контору ходил на общее собрание. Злой пришел, как собака.

Галя. Пошто?

Даша. А ты не знаешь?

Галя. Нет.

Даша. Дак ведь Васю Бурмакина председателем выбрали. Не слыхала что ли?

Галя (удивленно). Это который агрономом-то был?

Даша. Да какой тебе агроном! Он был бригадиром тракторным. Это брат его агрономом был когда-то. Вспомнила чего.

Галя. А… Вася, значит, это тот, который... по осени поросят режет, что ли?

Даша. Вот-вот, он самый.

Галя. Так бы и сказала, Вася Карамба.

Хохочет, бросая ключи в карман.

Даша. Он самый. Вася Карамба. У меня старик его тоже Карамбой называет. Сейчас, говорит, что эта Карамба колхоз развалит. Образования-то у него нет, за плечами только ПТУ. А Владимир Иванович человек образованный был, за десять лет чего только не построил. Школу, ясли, теплый гараж. На будущий год за дороги хотел приниматься, а тут эта перестройка поганая началась... Нехорошо получилось, не по-человечески. Еще бы год-два, он бы колхоз поднял. Не дали человеку развернуться.

Галя. Да, и не говори! У нас всегда так. Как только жизнь начнет налаживаться, как только появится что-нибудь путное впереди – так грянет какая-нибудь катавасия, революция какая-нибудь или перестройка. Без этого не живем. Всё время нам чего-то не хватает.

Даша растапливает печь, убирает пустые деревянные ящики в дальний угол магазина. В маленьком помещении стразу становится уютнее. Один из ящиков Даша пристраивает возле печи. Кряхтя, садится на него и пытается устроить спину в самое теплое место. Спина у Даши по утрам болит от тяжелой работы в лесу после войны.

Даша (со вздохом). А Карамба-то этот ещё в детстве ватажником был. Вечно за ним ребята гужом ходили. Он и на гармошке играл, и песни пел, и задирал на каждого встречного... Бывало, всех в армию проводит и встретит. Проводит и встретит. Одна пьянка была на уме... Вот он и будет сейчас нашим колхозом руководить... Чудеса! Только из этой затеи ничего хорошего не получится. Нет, не получится ничего хорошего.

Галя. Да уж! Сейчас ничего путного не жди.

Даша. Развалят колхоз-то.

Даша говорит медленно, как бы между делом, но худое лицо старухи при этом выразительно меняется, краснеет и вздрагивает, делается то мрачным, то задумчивым.

Галя между там разговаривает громко и быстро, но при этом на полном её лице чувства совершенно не проступают.

Даша (задумчиво). Как теперь жить будем? Как жить?

Галя. Как жили, так и будем жить. В колхозе ведь еще люди есть, кроме председателя. От них тоже кое-что зависит. Проживем.

Даша. Зависеть-то зависит, только председатель всему голова... В России – царь, в колхозе – председатель. А Америке - Обама. Тут ничего не поделаешь.

В это время в массивную дверь магазина снаружи что-то ударяет. От удара она растворяется настежь. За дверью появляется маленький щуплый человек в поношенном пальто. Он держит в правой руке длинную железную клюку, которая почему-то выглядит угрожающе. На этом человеке огромная рыжая шапка из неизвестного зверя и большие подшитые транспортерной лентой валенки. За его спиной начинает громко тарахтеть инвалидка.

Это местная знаменитость - незаслуженно репрессированный сталинским режимом дед по имени Илья, которого все местные жители почему-то называют Муромцем.

Галя (обращаясь к Илье). Ты у меня еще раз по двери своей железякой стукнешь, я тебе башку оторву и в форточку выброшу.

Илья. Да ладно тебе! Вы, бабы, задницей эту дверь открываете. А у меня вместо задницы - кость. Вот и приходится - клюкой.

Даша (стараясь урезонить). Старик уже, а все придуряешься.

Галя. Вот - вот! До старости дожил, а ума нет.

Илья. Ум-то есть, да не втолкан весь.

Даша. Бесстыжий!

Илья (весело). А я вам новость принес. Слыхали: Владимир Иванович-то, наш прежний председатель, сегодня утром колхозную печать в конторе сбарабал и в лес убежал. Как зверь какой. Честное слово. Совсем с ума сбрендил старик.

Даша (с сочувствием). Вот до чего человека довели. А ведь руководитель-то он был неплохой. Хороший был руководитель.

Илья. Хороший, хороший! У тебя все хорошие, кого не возьми.

Даша. А чего? Он ничего плохого людям не сделал.

Илья. Не сделал, не сделал. Хороший был… прохиндей. (С издёвкой повторяет Илья, потом берет со штабеля пустой ящик для стеклотары и устраивается на него поближе к горячей печи). Как говорится: на Вятке - свои порядки!

Даша. Как это?

Илья. А так... Вот я по старым-то законам был враг народа, а сейчас стал жертвой сталинских репрессий. Можно сказать, героем. Вот как время-то повернулось!

Даша. Герой – кверху дырой.

Илья. А чего? Таким, как я, сейчас памятники ставят. Даже ордена дают.

Даша (с раздражением). За какие такие заслуги? Молчал бы уж!

Илья. А чего мне молчать? Мне сейчас таиться не резон... Для таких как я сейчас везде дорога открыта. Я человек, пострадавший за убеждения... Вот возьму и напишу воспоминания о своих мытарствах в сталинских лагерях. О всех злодеяньях советской власти напишу, как Александр Иванович Солженицын. Может мне за этот труд тоже Нобелевскую премию дадут.

Галя. Дадут, разевай рот шире.

В это время в магазин входит почтальонка Вера. Она во всем синем и лицо у нее тоже как будто немного синеватое от мороза.

Вера (торопится сообщить нечто важное). Слыхали, Владимира Ивановича-то турнули вчерась. При всем честном народе турнули из колхоза. На общем собрании. Даже не верится... Даже не верится! Надо же! Сейчас внучка ихнего видела, Славку. Как, спрашиваю, дедушка-то себя чувствует? Он остановился передо мной, губы надул и молчит. Потом кое-как разговорился. Сказал, что дедушка все утро сидит в кресле и ничего не говорит. Только курит.

Даша. Вот до чего человека довели.

Илья. Он печать украл.

Вера. Какую печать? Я ничего не слыхала.

Илья. Колхозную. Которой важные документы заверяют... Жулик. Следы заметает. У нас какого начальника не возьми - все воруют. Телевизор страшно смотреть. Прут и волокут.

Вера. Я в печатях не разбираюсь.

Илья. Все начальники воры. Все жулики.

Даша. Зря вы так. Человек-то он был хороший. И жена у него больная. Нехорошо с ним поступили. К нему, бывало, придешь, он слова плохого тебе не скажет, поговорит с тобой по-человечески. Поможет старухе то техникой, то фуражом. Мне вот жаль его, честное слово. Хороший был человек.

Илья (тем же тоном). Время сейчас такое. Все меняется. Традиция такая.

Вера (со вздохом). Не меняется, а разваливается всё.

Даша. Люди стали другими. Раньше народ коллективом жил, а сейчас каждый в своем углу. Каждый отдельно. От этого и не понимаем друг друга.

Илья (машет рукой). Э-э-э! Сами вы ничего не понимаете. Не видите ничего. Ослепли.

Вера подходит к прилавку, спрашивает у Гали пряников, которые помягче. Галя вешает пряники, высыпает их в бумажный пакет.

Галя. Что тебе еще?

Вера. Здоровья.

Галя. Это не ко мне. За этим в другую канцелярию, (отвечает продавщица, указывая пальцем в потолок).

Даша встает с ящика и растирает поясницу.

Даша. Мне бы тоже здоровья-то не мешало. Поясница разламывается вот. По утрам ноги не идут, голяшки - как деревяшки. И лепести, как будто не мои. Раньше мы всю войну без хлеба жили, питались черт знает чем, но не болели. (Улыбается беззубым ртом и смотрит по сторонам, как будто кого-то ищет). И не хворали больно-то. Вот что значит молодость... А нынешняя молодежь ест одно молосное - и здоровья нет. С виду человек человеком, а на самом деле – одна обечка. К тридцати годам болеть начинают, ходят какие-то мрачные и говорят о проблемах, которые решить не могут. Всё у них не так да не этак... Что за люди?

Илья. Как будто ты сама лучше.

Даша. А лет-то мне сколько? От этого и болит всё. Лет много уже.

Галя. А ты самогоном её, поясницу-то, натирай. Я вот хмель настою на самогоне в темном месте и натираю. Хорошо помогает. Варишь ведь самогон-то поди?

Даша. Варю! А куда мне, старухе, деваться? Скоро мне дрова из лесу везти. Пилить их, колоть, складывать. А вино стало дорогое – не подступишься... Раньше-то как было. Огород мужик перепашет – ему бутылку дашь и всё. Дрова расколет – опять бутылка ему. И хватало этого. Честное слово. А сейчас и бутылку приходится ставить, и денег еще заплатить сколько потребуют...

Даша на минуту умолкает, а потом продолжает начатую мысль.

- Если мне водку в магазине покупать, от моей пенсии ничего не останется... Хотя я за эту пенсию все здоровье в колхозе оставила. Всё здоровье. Ухомаздала сама себя на тяжелой работе. А чего заработала? Болезни одне... Всю жизнь лямку тянула, ждала чего-то хорошего. Думала, вот-вот случится оно, хорошее-то. Легче станет людям... Да ничего не дождалась... Вечером, бывало, сяду у печи, обопрусь на нее спиной, сижу и плачу. Руки болят, ноги болят, а по телевизору показывают какую-то чужую жизнь, где все люди красивые да нарядные и говорят о смешных пустяках... Смешно им видите ли! Отчего смешно? Почему? Переливают из пустого в порожнее - и смешно... Только о сельских жителях никто почему-то не вспоминает. Забыли... Как будто нас на свете нет...

Неумело смахивает слезу с кончика носа, продолжает:

- А живем как? Как при царе Горохе. Дом есть, а теплого туалета при доме нет. Огород есть, а лошадей не стало. Всё руками да руками... Все удобства на улице. Если что в доме сгнило или покосилось - поправить уже некому... Вертолет за селом упал - и тот для чего-то разобрали. Думали, что найдут в этом вертолете что-то нужное для хозяйства. Что-то хорошее.

Илья. Хорошо ещё - никого не посадили.

Галя. Всё кругом валится. Всё падает.

Илья. А у меня отец хорошим хозяином был. Теперь таких хозяев поискать. Он сам всё мог сделать своими руками. У отца еще трое братьев было. Да… Тоже всё сами могли мастерить... После революции их всех голодранцы – революционеры раскулачили, а деда моего расстреляли возле гумна, когда зерно продотряду Груздовского отказался отдавать... Вот люди были! Не люди, а богатыри!

Даша (возмущенно). Кто это?

Илья. Да отцы-то наши.

Даша. А я думала - коммунисты.

Илья. Крестьянское в них было от земли, от Бога. С нынешним поколением не сравнишь. Сейчас ведь в деревне-то кто остается?

Вера. Кто?

Илья. Хромые да горбатые. Те, кто умом не вышел да здоровьем подкачал... А раньше иначе было. Раньше земля доставалась лучшим. Худосочный-то народ в город подавался, тамошних отрехолков теснить...

На улице начинает работать инвалидка. Её звук чем-то напоминает пулеметную очередь. Продавщица Галя смотрит на Илью внимательно, потом ее лицо становится строгим, она убирает с весов маленькую блестящую гирьку и недовольным голосом говорит.

Галя. Это понятно. Только вот скажи мне, Илья, почему ты Владимира Ивановича так не любишь? Ведь он был человек неплохой. Он руководитель был настоящий, думающий. Не тормоха какая-нибудь.

Илья. По инерции, милая моя. В России всегда начальников не любили. И сейчас не любят, хотя говорят, что они из народа. Их народ выбрал, видите ли.

Вера (как бы сама себе). И пошто так?

Илья. А так русский человек устроен. У нас крупные начальники всегда живут своими интересами, а народ при этом – своими. И уровень жизни у них разный, и взгляды разные. Поэтому, когда большого начальника ругают или садят в тюрьму - вся Россия радуется. Простым людям после этого дышать становится легче. А если кого без суда и следствия в грязь удается втоптать, то уж тут начинается всеобщее ликование. Традиция такая.

Даша. Завистников много кругом. Или это не зависть?

Почтальонка Вера уже разместилась на подоконнике, сбросила с плеч свою огромную кожаную сумку с газетами и, видимо, не собирается из магазина уходить. Продавщица Галя смотрит на неё с явным раздражением. Повадилась еще одна посетительница в тепле время проводить. На работе человек, но о деле своем не думает. Никакой дисциплины не чувствует.

Вера. А я в последнее время стала замечать, что и смерти чужой люди перестали бояться. Сочувствовать перестали друг другу. Честное слово. Похоронили человека - и забыли о нем навсегда. Как будто и не было его вовсе.

Даша. Ну что ты Вера. Христос с тобой! Мы люди не такие. Нет. Я вот за всех переживаю. Переживаю за всех, честное слово. Молюсь. Всем добра желаю. Жалею всех.

Вера. А у меня мужик помер, так ни один его старый друг не пришел ко мне, чтобы чем-нибудь помочь. Нет... Не было ни одного. А ведь раньше-то, пока он был жив, приходили. Когда надо и не надо приходили. Кто денег занять, кто опохмелиться. А сейчас все забыли дорогу... Сердечности не стало у людей... Сейчас люди все деньгами меряют. Думают о том, что им делать выгодно, а что не выгодно. Так и живут. От выгоды к выгоде.

За окном магазина проплывает чья-то горбатая тень. Галя успевает повернуть туда голову и узнает в проплывающей тени колхозного зоотехника, который сейчас на пенсии и тоже непрочь посудачить в магазине. На вид ему лет шестьдесят, он в темном пальто с искусственным воротником, валенках с блестящими черными калошами и каракулевой папахе без кокарды. Лицо у Виктора Ивановича большое и начальственное, в глазах отеческая строгость стального цвета. Оказавшись в магазине, он уверенно здоровается со всеми. Инвалидка за окном заводится и глохнет.

Виктор Иванович. Сейчас у Владимира Ивановича был... Переживает человек. Очень переживает. Незаслуженно обидели его. Несправедливо.

Илья (с улыбкой). Время такое.

Даша. Нехорошо. Ох, нехорошо. Не по-человечески.

Виктор Иванович. И на жену Владимира Ивановича смотреть страшно. Привыкла жить за ним, как за каменной стеной...

Илья. Пусть отвыкает. Пожировала, хватит!

Виктор Иванович (Не обращая ни на кого внимания). Да если бы на его место путевого человека выбрали - это бы ладно. А то выдвинули Васю Бурмакина, у которого образования девять классов. Передовой механизатор в нашем районе, видите ли... Был когда-то. А благодаря кому был? Благодаря тому же Владимиру Ивановичу! Да если бы не забота его, не успехи – не было бы никакого передового механизатора. Сидел бы он без работы и без получки, как все в округе сидят.

Илья. Начальников в России не любят. Традиция такая. Тут ничего не поделаешь.

Виктор Иванович. Глупая традиция. Ну что, скажи ты мне, Владимир Иванович плохого-то сделал?

Илья. Дом сам себе поставил вон какой! Как дворец. А для чего? Чтобы все мы ему завидовали!

Виктор Иванович. Ну и что? Должен ведь председатель где-то жить.

Илья. А вот ты мне скажи, друг дорогой, у кого в Пентюхино хорошие дома? У председателя сельпо, (стал загибать пальцы Илья) у директора санатория, у начальника нефтебазы да у председателя колхоза ещё... А народу это не нравится. Народ все видит.

Виктор Иванович. Да неужели Владимир Иванович всем своим многолетним трудом ничего не заслужил?

Илья. Может и заслужил, я не спорю, только простому народу это неприятно. Когда у одного дом как дом, а у другого - дворец с колоннами... Умный начальник должен жить скромно, незаметно. Наш народ скромных любит, поэтому и раздражается, когда видит разного рода излишества.

Виктор Иванович. Дом - не излишество.

Илья. Это смотря какой!

Виктор Иванович устало отворачивается от Ильи к продавщице Гале и шарит глазами по полупустым прилавкам у нее за спиной. Потом для чего-то спрашивает:

- Хлеб еще не привезли?

Галя. Нет еще. К обеду должны.

Виктор Иванович. Подожду тогда немного. (Направляется к печке, чтобы пристроиться там на свободный ящик).

Галя. Как хоть у вас Наталья-то бегает? Ничего еще?

Виктор Иванович. Да по дому-то шарашится ещё. Управляется. Изработанная ведь тоже. Всю жизнь с хозяйством прожили. Двоих сыновей вырастили, поставили на ноги, девку выучили на врача. Тяжело пришлось. Всё руками, все на себе...

Галя поставила поближе к печи свою зеленую табуретку, бросила на нее телогрейку. Села.

Галя. И в клуб сейчас никто не ходит. Скучно стало по вечерам. Раньше, бывало, спектакли ставили, хороводы водили, песни пели. Как весело было! Как весело!

Илья. Сейчас люди телевизор смотрят.

Галя. Перед телевизором нового платья не наденешь, кудри не навьешь.

Виктор Иванович. Вот и ходят люди в телогрейках.

Илья. Пьяные.

Галя. Молодежь у телевизора насидится, наслушается музыки разной, ученых да артистов - и считает себя грамотными. Им тоже руками работать становится неловко. Не престижно. Лень руками-то работать... Сейчас в России самая важная профессия - менеджер. Не врач, не инженер, а какой-то менеджер. Вот я, например, толком так и не поняла, что это за профессия такая. Где на такую можно обучиться?

Илья. А ты сама этот самый менеджер и есть.

Галя. Как это?

Илья. Ты менеджер по продаже просроченных продуктов.

Галя (возмущенно). Почему это - испорченных?

Илья. Потому что у тебя в этом магазине всё черствое да сухое. Всё какое-то залежалое. Свежий-то у тебя только хлеб, который ещё не привезли.

Даша (думая о своем). Избаловали мы их. Детей-то своих. Избаловали. Все им чего-то такого желаем, чего у нас у самих сроду не было. Какой-то манны небесной. Они о компьютерах разговоры ведут, о новых машинах, которых мы раньше никогда в глаза не видели... А в жизни у них между тем никакой культуры нет. Все на деньгах держится. Кто богаче – тот, значит, и умней.

Виктор Иванович. Да не в этом дело. Нет.

Даша. А в чем тогда?

Виктор Иванович. Перспективы у людей не стало. Колхозы-то кругом рушатся один за другим. Тысячи людей остаются без работы, а нашей власти до этого дела нет. Им почему-то кажется, что на месте колхозов возникнут фермерские хозяйства, которые всю страну накормят мясом и молоком… Но ведь не накормят и не возникнут вот так вот - сразу. Для этого годы нужны, а, может быть… десятилетия.

Даша. А мы тогда для чего жизнь свою прожили?

Вера. Мы умрем, и об нас никто не вспомнит.

Илья. Будем лежать, как кирпичи в фундаменте социализма. Чего ещё надо?

Даша (испуганно). Какие ещё кирпичи?

Илья. Обыкновенные. Из глины. А чего тебе не нравится? Без таких кирпичей, как мы ещё ни одно государство не строилось.

Виктор Иванович. А мы о молодежи толкуем. Да кто захочет нашу жизнь повторить? Мне бы самому предложили пройти все это еще раз – я бы не согласился...

Даша. Да.

Виктор Иванович. Отрицать да ломать старое – вот чему научились наши дети... Отрицать-то легко, а вот делом заняться - труднее... Мои-то вон все еще норовят тянуть с отца, с матери. Мясо им растишь, овощи, фрукты, деньжатами кой-когда стараешься помочь, а они за все это посылают открытки к праздникам...

Даша. Да.

Виктор Иванович. Вон, младшему-то моему машина понадобилась, так он на все лето домой прикатил и каждый день уговаривал нас с матерью дом продать. Продадите, говорит, дом и будете вместе с нами жить в городе... Только я знаю, как теперь у сыновей живется, если городские жены их в кулаке держат.

Вера (с недоумением). И всем-то вы недовольны. На пенсии уже, а все о чем-то печалитесь. Хотя о чем вам печалится, когда на работу ходить не нужно? Живи да радуйся! Вот я, например, о пенсии каждый день мечтаю... Ведь у нас тут – рай для стариков. Речка рядом, лес, воздух чистый. Что еще для счастливой старости надо?

Даша (возмущенно). Рай! Скажешь тоже.

Виктор Иванович. Да какой рай! Какой рай, если все болит. Есть стараешься только пареное, да теплое. Глаза плохо видят. Ноги болят. Какой рай! Сейчас и молодежь тоже рано стала стариться. К сорока годам все уже пессимисты. Оглянуться не успеешь - уже старики.

Вера понимает, что зря начала говорить о рае, но сдаваться ей не хочет. Если вот так сразу согласиться с Виктором Ивановичем, то на что же ей тогда надеяться в будущем, если на пенсии счастья не будет.

Вера. Ну как же не рай, если на работу ходить не нужно. Не надо эту тяжелую сумку таскать каждый день с утра до вечера.

Виктор Иванович. Да, когда здоровье-то есть - то и на работу сходить в радость. Сидеть без дела да смерти дожидаться - это хуже ещё. Постареешь - поймешь.

Илья. Э-э-э! Не всякая работа в радость. Это в книгах пишут красиво, а на деле-то от работы кони дохнут.

Вера. Вот, вот я и говорю. На пенсию выйдешь – хотя бы отдохнешь.

Даша смотрит на спорящих непонимающими глазами. Ну, о чем речь? О чем речь? Какая от пенсии радость, если молодость прошла, если здоровья нет... А дома и без производства полно работы. Умрешь – всю не приделаешь.

Илья (неожиданно и сердито, обращаясь к Виктору Ивановичу). Вот ты, бывший коммунист, объясни мне, бывшему врагу народа, что такое рынок? Это капитализм? Или это что-то другое, как в Америке или Швейцарии, где даже безработные прекрасно живут. А то в последнее время я только и слышу про этот самый рынок, но понятия не имею, что это такое. И почему мне на этом рынке места нет? Хотя пенсия у меня не самая маленькая.

Галя. Да ладно вам! Жили бы да радовались. Вот Вера говорит, что на пенсии рай. И я после рабочего дня, когда прилягу тоже так думаю. А вы? О чем вам-то переживать?

Даша мысленно соглашается с Галей и вспоминает прежнюю свою боль. Уж очень жаль ей старого колхозного председателя. Вот уже и они стали забывать про него. А ведь только день прошел. За окном завелась и заглохла инвалидка.

Даша. Все думаю про Владимира Ивановича-то. И за что ему такая судьба? Такая кара? Старого человека с честью на пенсию не проводили.

Илья. Традиция такая. Революционный порыв.

Даша. Почему?

Илья. Потому что начальство в России всегда было вороватое. Крали. Кто рубль, кто тысячу, кто миллион.

Даша (отрешенно). Мучений столько приняли в колхозе до войны-то... У меня долго потом было такое чувство, будто я досыта наелась только, когда всех детей на ноги поставила. Считай, всю молодость с корки на корку перебивалась. Неужели зря все это? Неужели как-то иначе надо было жить?

Даша начинает тихонько всхлипывать, у Виктора Ивановича на глазах тоже появляются слезы.

Виктор Иванович. Да чего теперь об этом... Пережили это все и, слава Богу. Жаль только, что переживали, переживали, терпели, терпели, а жизнь в это время прошла... Вся без остатка. Строили, строили свой колхоз. Выстроили, да оказалось, что зря. Никому он теперь не нужен... Стоит как памятник. Разрушается...

Даша. Да, да.

Виктор Иванович. У меня две сестры умерли с голоду в тридцать втором. Я старший был, а спали вместе на полатях. Утром проснусь, дотронусь рукой до сестренки-то, а она холодная... Потом бабка сказала, что у них души были безгрешные. Они сейчас на небе. Им там хорошо... Я верил, что хорошо. Что где-то живут мои сестры. Только не на небе, а вроде как в Африке. Где тепло и бананы прямо на деревьях растут... Все мы в то время были голодные, всем есть хотелось.

Илья. Думаете, вас в святые зачислят, как мучеников? Старец Виктор и старушка Даша - пожалуйте в рай... Ошибаетесь! Да если в святые кого будут записывать, то первым делом впишут туда меня, врага народа. На мне - уголовном элементе, все ваши успехи держались десятки лет. Все стройки ваши, вся индустрия... Весь ваш рай на моих костях!

Все присутствующие удивленно посмотрели на Илью, как будто не ожидали от него такой выходки.

Даша. Распоясался.

Галя. Замолол опять!

Вера. Я прямо испугалась даже.

Илья. А что, не так? Неправильно я говорю, что ли?

Даша. Рай на костях. Грех это.

Илья. А в России иного рая не было никогда.

Даша. Грех!

Илья. Не грех, а правда. Сколько нашего брата сгинуло по тюрьмам да лагерям. А за что? За что? Я спрашиваю? За какую такую лучшую жизнь? Где она? (Разводит руками). Покажите мне её.

Даша. Грех.

Вера. Скоро хлеб должны привести. Вот куплю свежего хлеба и пойду домой пообедаю, а потом буду почту разносить.

Илья. И так уже просидела полдня. Клуша! И как только тебя в почтальонах-то держат? Я бы уже давно тебя с почты турнул. Сидит тут, как будто дела у неё нету.

Вера. Да рады ещё, что есть такая дура. За три тысячи пудовую сумку таскаю... К вечеру ноги болят, как будто сто километром пробежала… Вот выйду на пенсию – с места не сдвинусь. Буду на печи лежать, ноги греть. Или в кресле качалке где-нибудь в саду под яблоней устроюсь... Сад у нас возле дома хороший.

Илья. Размечталась! Вот привезут тебе из города внучат. Полежишь с ними. Будешь носиться пуще прежнего. Как угорелая. Барыня какая! Устала она. Переломилась. Мать твою!

Вера (с улыбкой). Сын говорит: «Вот выйдешь на пенсию – я тебе двух коров куплю и курей ещё штук двадцать». Я после этих слов его чуть в обморок не упала. Честное слово. Я с одной-то коровой уже устаю. А он мне двух ещё придумал...

Виктор Иванович. Трактор купите какой-нибудь старенький.

Вера. А насчет этих тракторов, видимо, только разговоры одне. Кто же нам эти трактора продаст за наши-то деньги, на наши-то гроши. А к колхозному бригадиру без бутылки лучше не подходи.

Даша. Это точно.

Илья. Традиция такая.

Вера. И люди вроде бы все свои - деревенские, а без бутылки не подойдешь. Не поймут без бутылки-то.

Вера в очередной раз соскакивает с подоконника, поправляет юбку. Ей пора на работу. С ней поднялся Виктор Иванович, которому тоже домой пора. Дома жена ждет. Он утром ушел и до сих пор не вернулся.

В это время в дверях появляется Вася Карамба – новый колхозный председатель. Вместе с Карамбой в магазин заходят его друзья, братья Коноваловы. Вася и его друзья в паромасляных фуфайках, кирзовых сапогах и черных заношенных до последней степени кроличьих шапках. Они чем-то похожи друг на друга.

Продавец Галя, увидев Васю, начинает на всякий случай заискивающе улыбаться ему. Вася смотрит на присутствующих с улыбкой победителя. Инвалидка на улице заверещала, выстрелила и заглохла окончательно.

Вася. Ну, чего, бабоньки, приуныли? Не одобряете новую власть? Не понимаете новую политику руководства. Сомневаетесь в преимуществах демократии? Или не верите, что Вася Бурмакин может колхозом руководить?

(После паузы).

- А он может. Честное слово даю. Я народ в беде не оставлю... Не поверите, стадион хочу в нашем селе построить. Новый храм, потом общую баню. По путевкам будем в Америку ездить для обмена опытом. Всё будем делать. Поверьте мне, бабоньки! Сейчас, когда я к власти пришел, каждую копейку будем тратить на себя. Как решим, так и будет. Районной власти подчиняться не будем. Никаких начальников у нас не будет. Никаких... Разве это не жизнь? По мне, так она только начинается… Вот сегодня мы это дело отметим, обмоем как следует, и все... И за дело примемся.

Илья. Традиция такая.

Вася (глядя на Илью). А, это ты дед... Правильно говоришь, традиция такая. Хорошее дело обмыть нужно, как следует.

Даша (опуская глаза). Можно бы и посерьезнее теперь.

Вася. Глупый народ. Вот глупый народ! Не понимаете вы истинной демократии. А я считаю, что настоящий начальник сейчас должен быть таким же, как все мужики. Вот посмотрите на меня. Чем я похож на председателя? А? Да ничем. Такой же, как все. Фуфайка на мне, сапоги кирзовые, старая кроличья шапка... Я так демократию понимаю, и мужики меня за это уважают… Так ведь, мужики?

Мужики. Так. Чего уж теперь. Так оно!

Вася. Если на работяге фуфайка, то и на руководителе должна быть фуфайка. На председателе костюм – и на трактористе должен быть костюм в нужной ситуации. Правильно я говорю, мужики?

Мужики (хором). Правильно. Так оно. Чего уж там.

Даша. Владимира Ивановича жаль.

Вася. А я Владимира Ивановича не трогал. Нет, не трогал. Тут моей вины нет... Меня народ выбрал. Да. Может быть, он и достойнее, но народ голосовал за меня. А я в народную мудрость верю. Вот верю и всё тут!

Даша. А я в Бога. Бог как-то ближе мне.

Вася. Только, что толку от твоей веры?

Мужики. Толку-то нет совсем.

Вера и Виктор Иванович, между тем, направились к выходу от греха подальше. Они давно знают, что у Васи в споре самые верные аргументы – его кулаки. Недаром ведь Вася всегда считался забойных дел мастером. Когда он скот режет, в его руках скотина долго не мучается – сразу дух испускает.

Илья в это время ворочается на своем ящике, решая, как ему быть.

Илья. Народом-то управлять, Вася, это тебе не скотину резать по осени. Поросят-то ты хорошо колешь – прямо в сердце. Поросята смерти боятся, от этого и кричат. Вся ценность у них в мясе... Это ладно... А вот как у тебя с людьми-то управляться получится? Тут ведь не мясо главное, а мозги. Психология...

Вася. Народ мне доверяет. Верит мне народ. И я это доверие буду оправдывать… изо всех сил. Работать заставлю всех от зари до зари, но доверие оправдаю.

Мужики. Он оправдает. Это точно. Как пить дать.

Даша. Рай сам собой не построится, его надо создавать.

Илья. С кем создавать-то? У нас половина жителей старики?

Вася. Вот и поручим этим старикам на первое время овец. В колхозе их держать не выгодно. Сами себя проедают, а частнику - в самый раз. И коров начнем отдавать в аренду. Кому сколько нужно - столько и бери... А кто в аренде участвовать не будет – тому ни техники, ни лугов. Шиш на постном масле. Иначе дела не сделаешь, личное подворье работать не заставишь. Нам надо сделать так, чтобы и колхозу было выгодно, и частнику, и государству.

Вася помолчал немного, потом посмотрел на продавщицу Галю весело.

Вася. А ты, Галюша, отпусти моим мужикам ящик светлого под запись, как раньше. Только теперь я как председатель прошу. Потом рассчитаюсь сполна. Ты меня знаешь.

Илья. Традиция такая!

Вася. Новая жизнь начинается, дед!

Илья. Да уж, понятное дело.

Всё стихло. Слышно только как на улице кто-то, матерясь заводит инвалидку, видимо собираясь забрать её с пьедестала. Всё-таки машина.

 

Действие второе.

В магазин шумно входит высокий худой человек с длинными темными волосами, в зимнем сильно поношенном пальто, подпоясанном бечевой. На голове у него темная шляпа. В руке посох, на ногах огромные резиновые сапоги. Это странствующий писатель Моисей Мамонтов-Сахалинский.

Моисей. Здравствуйте, господа аборигены. (Обводит всех присутствующих взглядом). Почему такие мрачные?

Илья. А чего нам радоваться-то. Мы тебя в первый раз видим. Кто ты такой? Леший тебя знает.

Моисей (кланяясь). Разрешите представиться, странствующий писатель Моисей Сахалинский.

Илья. Ну… и что?

Даша (в полголоса). Странный какой-то.

Вера (тихо). Такие-то чаще всего и крадут, что плохо лежит. Вырядился как гусь.

Моисей. Я представляю солидное московское издательство «Дрефа».

Илья (не понимая в чем дело). Ну?

Моисей (прогуливаясь воль стены). Сейчас я собираю материал для новой книги. Это будет… Это будет… субъективная эпопея под названием «Потерянная Русь».

Илья. Роман, что ли?

Моисей. Да. Что-то вроде этого... Меня интересует живая история людей, которые выжили в ужасные тридцатые годы… прошлого века. Рассказы о тех, кто побывал в сталинских застенках, кто погиб под красными колесами коллективизации, потерял здоровье на громадных стройках сталинских пятилеток.

Даша (тихо). Странный. На попа похож.

Вера (совсем тихо). Как бы сумку не украл у меня. Там пенсия.

Виктор Иванович. Мелет, не пойми чего.

Илья (после длинной паузы). Ну, я прошел эти самые лагеря. Ну и что?

Моисей (направляясь к Илье). Вот! Вот! Вас-то мне и нужно. Вас-то мне и нужно. Я напишу о вас в своей новой книге. Её будет читать весь мир. Париж и Лондон, Иью-Иорк и Прага, Будапешт и Вена, Лос-Анджелес и Сан-Франциско.

Илья. Ишь куда хватил! Кому мы там нужны в этой Сан-Фрнциске?

Моисей. Я расскажу всему миру о страданиях русского народа, народа великомученика! Расскажу о порабощенной нации, которая достойна иной жизни. (Картинно поправляет шляпу).

Илья. Так ведь не всё у нас было плохо. Было и хорошее.

Даша. Хорошего было много. Да.

Моисей. И вы мне это говорите. Вы говорите!

Илья. Я. А чего?

Моисей (убежденно и громко). Всё. Всё было плохо. Вы… вы просто не понимаете. Всё было плохо. Ужасно! Страшно! И сейчас, и сейчас тоже самое происходит. Неужели вы не видите? Неужели не понимаете? Какие тучи сгущаются над вашими головами. Как вас порабощает власть.

Илья. Я… никогда рабом себя не чувствовал.

Даша. И я.

Вера. И я.

Моисей. Вот. Вот! В этом и состоит трагедия русского народа. Вот! В этом и состоит. Он порабощен, а признавать этого не хочет. Не желает. Он унижен, а не понимает этого. (Поднимает вверх указательный палец и молчит, потом продолжает). Рабы часто любят своих вождей. Порой они их даже боготворят! Но… русские люди никогда не жили хорошо. Ведь так?

Илья (пожимая плечами). Ну и что?

Моисей. Во всяком случае, им так кажется. Они всегда много работали, много страдали, но никогда не были счастливы. То они боролись за свободу и справедливость, то строили новое общество, то отражали очередное нашествие неприятеля. У них никогда не было нормальной, свободной атмосферы в родном отечестве.

Илья. Ну? И что?

Моисей. Там всегда шла какая-то смута, сути которой народ не понимал. Ему было предоставлено право видеть только хорошее или только плохое, и никогда – сам процесс... Поэтому наш народ привык ждать. А вдруг когда-нибудь эта война идей прекратится и в стране воцарится мир. А вдруг когда-нибудь им скажут правду, и тогда они поймут, где искать выход. Куда направить стопы свои... А вдруг...

Виктор Иванович. Что?

Даша. Как?

Моисей (с пафосом). Но конец есть всему... Конец есть всему! Терпение тоже может закончиться. Даже слепец может прозреть, когда увидит свет истины. Но никогда не прозреет тот, кто равнодушен к свету любви, кто выше всего ставит зависть, кто не умеет сострадать.

Даша. Мы сострадаем. Мы любим.

Моисей. Правильно! Но кого вы любите и за что? Те принципы, которым сейчас следуют люди, очень скоро их развратят. Поверьте мне. Поверьте слову моему. Ибо дьявол уже пришел. Он уже расставил сети, и улов его будет богатым. Люди, привыкшие обманываться и покоряться, - стали беззащитными на своей земле. Ибо волк, если он голоден, нападает на пугливую лань и убивает её. Олень, если чувствует близость тигра, - спасается бегством, а человек, привыкший к покорности, - просто ждет перемен к лучшему и тем обрекает себя на гибель.

Вера. Вот как!

Илья. Складно.

Моисей (продолжая с прежним пафосом). По наивности своей и в силу нравственных убеждений наш народ рассчитывает на сочувствие. На то, что, увидев его мучения, богатый властолюбец прослезится и пожалеет его... Наивной русской душе трудно понять, что научиться не видеть и не замечать гораздо проще, чем попытаться помочь. Он не знает, как дорого порой стоит сострадание.

Вера. Чего говорит? Ничего не понимаю.

Даша. А я так прямо прослезилась. Как на проповеди побывала, честное слово.

Илья. Не верю я ему.

Моисей. Бог дал русским людям души добрые, скромность и застенчивость сверх меры и начисто лишил их гордости. Христианство только усилило их безмерное послушание. А хорошо ли это, если разобраться? (Помолчал и ответил сам себе) Нет, нехорошо…

Даша. А вы попом не работали случаем? Не работали вы…

Моисей. Нет.

Илья. Вот, вот! Ему только проповедовать.

Моисей (обращаясь к Илье). Так вы, значит, были там?

Илья. Был. В Томских лагерях пять лет, десять - на Колыме.

Моисей. Много испытали?

Илья. Много чего.

Моисей (тише мягче). Историю свою мне расскажете?

Илья. Расскажу, чего мне скрывать. Мне скрывать нечего. Расскажу всё как есть. И про то, как мы вертолет разобрали, который возле села упал. И про то, как мы с Иваном Голенищиным в Аркуль ездили и напились там до полусмерти. Всё расскажу. Мне скрывать нечего.

Моисей (совсем вкрадчиво). Только, знаете…, я эту книгу буду издавать за свой счет. Время сейчас такое. Трудно всем.

Илья. Это не мое дело. Как ты её будешь издавать.

Моисей. Вы меня не поняли... Как бы попроще вам это объяснить…(Подносит ладонь к подбородку).

Илья. Что ещё?

Моисей. Одна страница в моей книге будет стоит примерно пятьсот рублей. Понимаете.

Илья. Да хоть тысячу. Какое мое дело.

Моисей. Сам я такой суммы не потяну.

Илья. Ну?

Моисей. Ваша история со всеми деталями… может занять страницы четыре. Так я думаю. Основные расходы я, конечно, беру на себя. Но типографию мне никто не оплатит. Поэтому я прошу у моих героев помощи.

Илья. Ну и проси. Какое мое дело.

Моисей. Рублей двести - триста за страницу. Ваша история будет стоить две тысячи. Вы согласны… (шепотом) будете заплатить мне эту сумму?

Илья (удивленно). Вот тебе на! Я же ещё и плати!

Моисей. Я запишу ваш адрес и вышлю авторский экземпляр. Это естественно.

Илья (тыча в бок Даше). Ишь чего придумал прохиндей. А! Ишь чего придумал. Я его впервые вижу и отвалю ему две тысячи черт знает за что. Ха-ха... Вот тебе! Вот это видел!

Кажет Моисею кукиш.

Моисей (разочарованно). Не хотите - не надо. Так и будете прозябать в своей дыре до скончания века. И никто о вас не узнает. Никто не напишет… Так и будете блуждать в темноте. Никто вас к свету не выведет. Истинный путь не укажет. Так и будете тут…

Направляется к двери. Останавливается и тихим голосом просит.

- Дайте хотя бы… на хлеб бедному страннику, который хотел вам помочь.

Даша (со слезами на глазах протягивает Моисею сто рубле). На, дорогой. Бери, купи себе хлебушка. Купи. Покушай.

Моисей (Обращаясь ко всем сразу). А хотите, я про вас всю правду напишу? Как вы тут тяжело живете. Как обманывали и обманывают вас. Как вам трудно... Даром напишу. Хотите?

Даша. Нет. Не надо. Мы свою жизнь уже прожили.

Вера. Мне скоро на пенсию. Чего я буду жаловаться.

Илья. И мне ничего не надо... Уже. Я своё отсидел, отмучался. Чего уж теперь.

Моисей берет деньги и уходит. В это время звучит красивая духовная музыка. В магазине на минуту становится светлее.

Илья (после ухода странствующего писателя). Ишь, нахал, придумал чего... Я ему всё расскажи, да ещё и денег дай неизвестно за что. Он потом про меня в книге напишет... Да нужна мне его книга, как собаке второй хвост. Распелся тут о страданиях русского народа. А сам, небось, не работал нигде ладом. Шляется… тут... Откуда я знаю, кто он такой. Может он не писатель вовсе, а… шпион. Ходит тут вынюхивает чего-то. Ходит вынюхивает. У-у-у! Так бы и дал ему по шее.

Даша. А мне его жаль. Он, небось, сейчас идет… один. Снег ему на плечи ложится. Ветер дует в лицо. Ни угла у него своего. Ничего… нет. Один в снежной пустыне.

Галя. И хлеба он не купил.

Вера. Да. Не купил... Странный.

Даша. Странный.

Илья. А мы тут все нормальные, значит.

Даша. Голодный ушел. Бедняга.

Илья. Надо было ему по шее дать.

Даша. Нехорошо. Человек-то он неплохой. И говорит складно.

 

Действие третье.

В магазине на секунду мигает свет. Потом гаснет. В маленьком помещении становится темно и грустно.

Галя (глядя в окно). Должно быть, столб упал где-нибудь. Такой на улице ветер.

Даша. У меня суставы с утра болели. Это к погоде. Испортилась погода-то. И собака ночью выла. Я долго не спала.

Вера. Пойду домой. В такую погоду хороший хозяин собаку…

Илья. Иди. С утра ясно было, что просидишь тут весь день.

Вера. А куда мне спешить? Вон буран какой разыгрался.

Илья. Иди уже... Хорошие-то люди с утра все дела делают. А ты…

Вера. А ты меня не учи. Я может сегодня с утра уставшая. Может я всю ночь сегодня не спала, жизнь свою вспоминала. Может…

Илья. Вот и поработай с такими. Я ей слово - она мне три. Я ей три - она мне десять. Пустомеля!

Галя. Я сегодня тоже спала плохо. Ветер за окном. В ветреную погоду я плохо сплю. И на сердце было тяжело.

Вера. Ты помоложе будешь. Чего тебе не спать?

Галя. Сама не знаю. Должно быть к погоде.

Даша. И мне не спалось. Собака выла.

Илья. Это к покойнику.

В магазине распахивается дверь. В ней появляется грязный человек в фуфайке. Он тащит за собой что-то снежное, большое и несуразное. Сразу не поймешь, что это человек. На улице перед магазином громко работает колесный трактор.

Тракторист. Ну, надо же, а! Ну надо же! Чего теперь будет! Чего будет-то!

Галя (испуганно). Что это?

Тракторист. Не знаю. Ну, надо же. А! Что будет!

Даша (встав на ноги). Кто это?

Тракторист. Поп какой-то. Шел по середине дороги в такой-то буран. Зачем шел? Куда? Что теперь будет?

Колотит лежащего по лицу.

Даша. Да это же Моисей. Ты человека задавил!

Тракторист. Кто это? Кто?

Илья. Мамонтов-Сахалинский - странствующий писатель. Он не так давно к нам сюда заходил. Вот бедолага!

Тракторист. Он по середине дороги шел. Я не виноват. Я его стал объезжать, а трактор развернуло. Бровка же. Задел передним колесом попа.

Сморит на всех испуганными глазами.

- Задавил попа.

Илья. Ты, что пьяный?

Тракторист. Чуть, чуть. Я пить не хотел. Честное слово. Я не пью… Вообще не пью. Это всё Вася. Он всё. Приволок водки и колбасы. Пей да пей... Новый пост обмывал Вася-то... Председатель-то новый... Что теперь будет?

Илья. Посадят. Что будет, если человека убил. Я двадцать лет отсидел, а тебе много не дадут. Ты же не нарочно. Молодой ещё. Отсидишь. Потерпишь. Ничего с тобой не случится.

Тракторист. Жена у меня, двое детей. Как мне?

Илья. У меня тоже дети были и жена... была.

Наклоняется к странствующему писателю.

- Да он, кажется, дышит. Он живой.

Тракторист. Слава Богу. Слава Богу! Живой.

Моисей (открывая глаза и глядя на Галю, которая склонилась над ним). Это ты Сара?

Галя (растерянно). Чего это он?

Илья. Говори с ним дура. Видишь - умирает человек.

Галя. Чего говорить-то ему?

Илья. Отвечай как есть.

Моисей. Это ты Сара?

Галя (глядя на Илью). Я, милый.

Моисей. Ты простила меня?

Галя. Да. Я… Простила.

Моисей (обращаясь к Вере). А ты Юдифь?

Вера (замешкавшись). И я… я тоже простила.

Моисей. Как хорошо! Как хорошо!

В глазах у Даши появляются слезы.

Моисей. Простите меня все. Я был плохой сын... Плохой брат.

Даша. Хороший. Ты хороший.

Моисей. Плохой. Я женился против вашей воли. Жена обманула меня, отняла у меня квартиру. Я остался ни с чем… Это была квартира нашей бабушки. Нашей бедной бабушки.

Даша. Не надо об этом вспоминать. Не надо… сейчас.

Моисей. Я пошел странствовать. Надо было учиться, а я странствовать пошел... Я поступил плохо.

Даша. Не надо.

Моисей (со слезой в голосе). Я хотел стать писателем, но у меня ничего не вышло. Простите меня. Я подвел тебя мама. Я ничего не добился.

Тракторист. Чего это он?

Моисей. А... Это ты, Борис?

Тракторист. Нет. Я не Борис.

Моисей. Это ты Яков? Да? Ты Яков?

Даша. Не огорчай его. Скажи, что ты Борис. Видишь, умирает человек.

Тракторист. Как умирает? Нет. Надо фельдшера вызывать. Если он умрет - меня посадят. Я за фельдшером побегу. Так нельзя. Надо что-то делать. У него лицо бледное. Надо что-то делать. Как… Мне в тюрьму нельзя. У меня дети.

Моисей. Борис, я не сержусь на тебя. Не переживай. Всё прошло. Теперь всё будет хорошо. Я не сержусь… Дай мне свою руку.

Даша (трактористу). Дай руку ему.

Тракторист протягивает Моисею руку.

Моисей. Рука у тебя сильная... Я не сержусь на тебя Борис. Лишь бы моя жена была счастлива. Она счастлива с тобой, Борис?

Тракторист. Что он говорит?

Моисей. У вас есть дети?

Тракторист. Есть.

Моисей (мечтательно). Мальчик и девочка?

Тракторист. Да. Мальчик и девочка.

Моисей. Я всегда хотел, чтобы у нас было двое детей. Скажи… Скажи она счастлива с тобой?

Тракторист. Да.

Моисей. Вот и хорошо! Вот и хорошо!

Дверь снова открывается в магазин забегает испуганный Вася Карамба - новый председатель местного колхоза.

Вася. Ну, где тут поп? Надо его в больницу скорее.

Илья. В такой-то буран. Может он так оклемается.

Вася. Я за рулем. Меня никто не остановит. Человека надо спасать. Давайте его в машину скорее. А тебя (замахивается на тракториста) убить мало. Весь праздник у меня испортил. Гад.

Илья. Ну, вот и конец… нашему… раю.

Моисея уносят, в магазине гаснет свет.

Где-то далеко звучит печальная музыка.

Занавес.