Надя
В юности любовь просыпалась во мне неожиданно, нечаянно, как бы помимо воли. Она была как болезнь, как сердечный приступ, как зубная боль...
Так случилось и на этот раз. Я увидел её на каком-то юбилейном вечере, в нашем Доме культуры, который располагался далеко за прудом, в густых липовых зарослях. Идти до него нужно было по широкой каменной дамбе, где с одной стороны зеленели заливные луга, а с другой неподвижно лежали на темной воде безмятежные кувшинки. Я увидел её и решил, что эта женщина должна быть моей.
Мы познакомились и стали встречаться.
Когда в один из осенних вечеров мы прогуливались по Набережной, и Надя вкрадчивым голосом заговорила о своей семье, я понял, что сегодня всё будет иначе, - не так как раньше. Раньше мы подолгу задерживались на мостике через речку, впадающую в пруд. Стояли там, опираясь на деревянные перила, и смотрели в сумеречную даль, ощущая в душе возвышенную грусть. От воды пахло тиной, от Надежды исходил запах зимней свежести, а темный лесной простор за прудом уже дышал предчувствием близких холодов.
Раньше в такое время мы самозабвенно целовались, а сегодня она просто попросила проводить её до дома.
Вечерняя дорога через лес, по которой мы должны были пройти на Кордон, где жила Надя, была пустынна и светла до самого горизонта. С обеих сторон от неё возвышался лес. Корявые ветви осин сплетались там в пугающие темные узоры. И далекий красноватый отсвет дня на западе всё не гас, всё пробивался сквозь вершины деревьев. Я не помню, о чем мы говорили в тот вечер. Помню только, как покорно и легко лежала её рука в моей руке, и как дрожал её голос, когда она рассказывала мне о своих чувствах. Она говорила о том, что её мучило в последнее время, делилась со мной своими сомнениями и страхами.
Где-то на середине дороги она неожиданно занервничала, стала убеждать меня, что привыкла к сумеркам и дальше провожать её не нужно. Ночь будет лунная, светлая и на небе полно звезд... Потом она потянула меня в сторону от дороги, туда, где располагался лесной питомник, нашла там деревянную скамью, запрятанную в тень огромной ели. Скамья была сухая, хотя кругом уже поднимался и двигался от низины к дороге влажный осенний туман.
- Посидим тут немного, - предложила она.
- Тут холодно, - ответил я.
- Всё равно. У меня на сердце как-то нехорошо.
Кругом в лесу была непривычная тишина. Тишина, которая придает предметам неподвижности. Только иногда в этой тишине прилетал откуда-то едва уловимый ветерок и привычно шелестел пожелтевшими березовыми листьями. Да где-то далеко в лесу пронзительно вскрикивала сова.
- Почему ты не хочешь, чтобы я проводил тебя до дома? – спросил я, нарушая эту тишину и глядя с боку на лицо Нади. В профиль она казалась мне ещё красивее.
- Я боюсь, - неожиданно призналась она.
- Чего ты боишься?
- Я за тебя боюсь, - озадачила она меня странным ответом. Потом на какое-то время смущенно умолкла и после небольшой паузы продолжила:
- Если мой отец увидит нас вместе – он тебя поколотит… Он очень любит меня. Очень. Но ему кажется, что все парни сейчас обманщики и совести у них нет, ни на грош… Трезвый он ещё может говорить с людьми по-человечески, но если выпьет, то от него всего можно ожидать.
- Как страшно! – попробовал отшутиться я.
- Полгода назад он случайно застал меня с одним одноклассником и так его ударил, что тот две недели с постели не вставал, - сказала она тем тоном, с которым хотят сообщить о чем-то трагическом.
- Твой отец такой жестокий? – снова переспросил я с иронией.
- Очень. Он иногда бывает как зверь. На него что-то находит.
- Но, почему?
Она посмотрела на меня исподлобья и как-то неохотно пояснила:
- Это из-за сестры.
- А что сестра?
- Моя старшая сестра, Нина. Она такая несчастная! Она не замужем, но у неё уже есть ребенок... Ей сейчас тридцать два года. Она живет отдельно от нас, но родители всё ещё ей помогают.
- Ну и что?
- Отец боится, что со мной произойдет то же самое.
- С тобой?
- Да, я очень влюбчивая...
Она немного помолчала и стала рассказывать о своей красавице сестре, которая проучилась два года в каком-то престижном институте, потом влюбилась в «дурака» однокурсника, забеременела от него и бросила учебу.
А я попробовал представить себе её отца, который по её словам был профессиональным охотником, ходил по селу в огромных болотных сапогах, фуфайке защитного цвета и темной вязаной шапочке. И все односельчане на всякий случай старались обойти его стороной.
Между тем в лесу сделалось уже совсем темно и так непривычно тихо, как бывает только в густом осеннем тумане или в старом обезлюдевшем монастыре. Не было слышно ни ветерка, ни птицы, ни шороха листвы. Всё замерло в каком-то странном предчувствии.
И вдруг в этой тишине явственно раздались чьи-то шаги. Человек шел по дороге, приближаясь к нам. Надежда испуганно посмотрела на меня, прикрыла бледный рот дрожащей ладошкой и прошептала:
- Это отец идет.
- Откуда он тут? - как можно спокойнее ответил я.
- Не знаю, но это он.
- И что?
- Молчи, ничего не говори.
Человека идущего по дороге ещё не было видно, но мое воображение почему-то уже рисовало несуразно огромную фигуру Надиного отца. Я уже видел тёмную пятнистую фуфайку у него на плечах, на ногах - бродни. На какое-то мгновение мне действительно показалось, что там в густом лесном тумане пробирается к нам её отец. Он идет, чтобы покарать мня за все мои прежние грехи. Вот сейчас он вынырнет из тумана и произойдет нечто непоправимое. Пусть я ни в чем не виновен, я ничего скверного не совершил, но какое ему до этого дело. Он выследил добычу и вправе распорядиться ею как захочет. Он охотник, а Надя - это его подсадная утка. Как я раньше об этом не догадался. Она с ним заодно...
Человек появился из тумана неожиданно. Стало видно, какой он большой, несуразно тяжелый, решительный. И на ногах у него были самые настоящие болотные сапоги…
Только он прошел мимо. К счастью это был не её отец.
- Ты испугался? – спросила она разочарованно грустным голосом, когда шаги случайного путника смолкли вдали.
- Нет, - соврал я.
- Нисколько?
- Ни на грош, - как можно спокойнее заверил я, хотя во мне только сейчас улеглось волнение. Но в этом вновь обретенном спокойствии уже не нашлось места пылким чувствам, которые несколько дней безраздельно владели мной. Это было спокойствие разочарованной души затерянной в тумане дурных предчувствий.
Провожая её до дома на этот раз, я был настороже. Меня уже не занимали, едва различимые в тумане, неподвижные вершины деревьев, не пленяла странной перспективой белесая даль, в которую уходила лесная дорога, спускаясь с бугра в долину. Меня интересовало только то, что движется и порождает звуки. Толь то, что представляет реальную опасность или скрытую угрозу. Я всё время ожидал чего-то нехорошего.
И мои ожидания оправдались. Как только мы появились на Кордоне, как только миновали первую крохотную улицу – я ощутил у себя за спиной чей-то недобрый взгляд. Инстинктивно втянул голову в плечи и оглянулся. Три угловатых бритоголовых подростка быстро приближались к нам от соседнего дома. В руке у одного из них что-то блеснуло. Не то железный прут, не то шланг. Все трое пьяно хихикали и как-то неестественно лихо размахивали руками. Тот, кто был всех ближе к нам, кажется, что-то крикнул. Я расслышал только: «Э, постойте, куда это вы торопитесь»?
Надя прижалась ко мне, подняла на меня свои большие детские глаза и быстро зашептала:
- Это к тебе. Это за тобой. Ты должен что-то предпринять, что-то сделать.
И я сделал - ноги. Причем довольно лихо. Я побежал так, что в ушах у меня зашумел ветер. Я одним прыжком перемахнул через какую-то ветхую изгородь, потом через канаву и небольшой смородиновый куст рядом с ней. Дальше, за изгородью и картофельным полем, спасительно темнел еловый лес… О, с каким окрыляющим чувством свободы я врезался в стену мелкого ельника перед лесом, можно себе представить. Потом пробежал первые двадцать метров по лесу и остановился. Ни криков, ни шагов у меня за спиной уже не было слышно, только далекий пьяный смех...
Я отдышался, успокоился. И что самое удивительное, мне на этот раз не было стыдно за свой поступок. Я шел по лесу всё быстрее и думал только о том, что мне поскорее надо закончить курсовую по геодезии, подготовиться к зачету по таксации. А всё остальное как-то уже не имело значения. Влажный туман холодил мне лицо, ноги гудели от избытка силы, сердце часто и весело ударялось в ребра. В лесной чаще я ни на что не напоролся, ничего не ушиб, не рассек. И мне вдруг стало удивительно хорошо. Я был молод, здоров, силен. И всё у меня было на месте: зубы, ребра, печень и почки. Я снова мог надеяться на счастливое будущее.
На мостике через речку возле пруда я остановился. Было тихо. Туман сгустился настолько, что стал молочным. Редкие кувшинки на воде блестели как осколки разбитого зеркала. Кроны деревьев мощными куполами возносились в небо, вырастая из тумана, который постепенно растворялся в белесом просторе осени.
Ещё одна глава моей жизни была благополучно закончена. И лава богу.
С Надей я больше не встречался, не думал о ней, пытался всё забыть.
И вдруг среди зимы, где-то перед новым годом, к нам в общежитие заглянул незнакомый парень, который работал художником-оформителем где-то в Красновятске. Парень зашел в комнату, спросил, как меня зовут, а потом протянул мне небольшой листок бумаги, свернутый вчетверо. Оценивающе посмотрел на меня и сказал: «Просили передать». Отдал мне записку и тут же удалился.
Я развернул записку. Крупным красивым почерком там было написано: «Трус! Не хочу иметь с тобой ничего общего. Надя».
