Гимранова Гульнара

 

 

ПРЕРВАННЫЙ ВДОХ

Моё солнце появилось в проёме двери палаты № 3 отделения реанимации. Солнце моё – это Андрей Александрович Мочалов, он – травматолог. Высокий мужчина с правильными чертами лица. Вот только губы… Пухлые, вишнёвого цвета губы, о которых мечтают сотни тысяч россиянок и готовы за это платить. Спрашивается, зачем ему такие губы?!

Но я отвлеклась… На днях я кричала ему: «Я люблю Вас, Андрей Александрович!» И мои слова были искренни и радостны… Когда новорожденный малыш делает первый вдох, он кричит от боли. Если бы он знал, что ему будет больно, возможно, он не сделал бы этот вдох… Младенцу больно, а вокруг все радуются и улыбаются – человек родился! Поэты о счастливой семейной паре пишут: «…они были вместе до последнего вздоха». Между первым и последним вдохом – жизнь.

У нас нет машины, но мы умудрились попасть в ДТП. В приёмной травмы на меня смотрел незнакомый мужчина:

– Что болит?

– Всё, – ответила я.

Его руки обследовали мои косточки. Между тем, все остальные части тела передали женщине, она сказала:

– Лифчик бы надо расстегнуть.

– Режь, – ответила я.

– Может, перевернёмся? – спросила сердобольная медсестра.

– Если выживу – куплю новый, не выживу – донашивать никто не будет.

Видимо, её убедили эти слова. Ненадолго. Боль, сплошная боль. Со мной что-то делали. Накладывали гипс, делали снимки, медсестра продолжала раздевать, добралась до низа.

– Ну, помоги мне, – требовала она, снимая с меня трусы. Это была экономная, практичная медсестра.

С распятыми в разные стороны руками, уже в гипсе, со сломанными рёбрами, меня просили подпрыгнуть. В обыденной жизни, подпрыгнуть – удовольствие. А в этот момент, мне надо было все свои 78 кг упереть в сломанную грудину, руки, 8 ребёр и многочисленные ушибы – усилить, уже имеющуюся, «адскую» боль. Самое дорогое бельё мира этого не стоило, но у меня не было сил спорить. И я это сделала.

– В реанимацию» – не поняла, кто сказал.

 В реанимации лежат инфарктники, инсультники, после операции и…, а мне-то туда зачем?

– Зачем? – спросила я

– Доктор велел, – мне казалось, что голос принадлежит высокой дородной блондинке…, но я никого не видела.

Когда в кино показывают подобные кадры, то на экране мелькают светильники, такие длинные. Они быстро мелькают перед глазами, превращаясь в одну длинную полосу... Я этого не видела, зато ощущала каждую ямку, выбоину, порожек на полу. Каждый из них доставлял мне боль, рождая стон и задерживая дыхание.

Говорят, перед смертью человек просматривает всю свою жизнь, а передо мной стоял список недоделанных дел:
– не написала статью о маме, не выполнила свой дочерний долг;
– не дописала завещание на офис – родственники между собой переругаются и пересудятся;
– не отдан долг за потолок, – какой стыд: умереть и оставить долг… как же так?!!
– котят не пристроила, «рябчики» не посадила, тюльпаны не излажены…

В палате вокруг меня много народа что-то искали, что-то кололи. А я думала: «Галия-апа умерла, а сорокой ещё не прошёл…, может, я – следующая?»

Боль. Сплошная боль. Почему-то нет дыхания. На третий – что у меня не работает лёгкое. Известные методы не помогали – легкое не работало. Андрей Александрович искал выход. Я видела, что он не мог решить эту проблему. Союз врача и пациента – эти слова нам кажутся чужими, банальными, далёкими от реальности… До тех пор, пока это не твоя жизнь! «Почему бы Вам, – сказала я ему, – не обратиться к специалистам области по лёгким, например. К пульмонологу. И ещё, у вас ведь есть аппарат, который вырабатывает озон. Может, использовать его?» Второе предложение он отмёл сразу, мол, «это не нужно!» и ушёл.

Вообще-то, Андрея Александровича я редко вижу в проёме дверей. Обычно, я открывала глаза, а он уже передо мной. Вот как-то так, после тяжёлой ночи, увидев его, я прошептала: «Солнце моё» С тех пор так и пошло.

 В этот день, 6 августа, с утра, он пришёл и сказал:

– Будем делать второй дренаж в лёгком».

– Надо – так надо.

 Я видела – он сомневался. Почему?

После обеда пришли процедурные девочки со всеми необходимыми инструментами и ждали врача. Я спросила у них: «А часто вы делаете такие процедуры?» «Ваш случай первый», – ответили они... Вот откуда эта неуверенность! Нет опыта и, главное – неизвестен результат. Чуть позже в мою палату ввалилась толпа. Здесь были врачи, реаниматоры, хирурги, травматологи. Доктор представил мне незнакомца: «Это хирург «по всему» из санавиации Кировской области». Вот оно что!!! На крыльях самолёта санавиации ко мне в палату прибыло «светило»!

Они смотрели снимки, спорили, рассуждали, искали выход. Пытливые глаза белокурого незнакомца что-то просчитывали:

– Вот ведь у вас стоит прибор, сейчас подключим, раскроем диафрагму.

– И всё? – мне кажется, Мочалов удивился.

Они суетились, подключали ко мне какие-то шланги. А меня охватил ужас – опять боль, теперь уже боль первородного вздоха, ведь я должна его повторить. С другой стороны, у меня столько боли, которую успокоит одна только смерть.

– Дыши! – просил Андрей Александрович.

Я оцепенел от охватившего ужаса, я не могла сказать, что боюсь. Боль первородного вздоха – вот чего я боялась.

– Дышиии! – почти кричал врач.

Я не могла.

– Дыыышииии! – требовал доктор.

На меня смотрело семь пар глаз. Я затаилась. И, вдруг, я почувствовала, что мои лёгкие наполняются воздухом, независимо от меня. Я сделала вдох автоматически – боли не было. Я вздохнула ещё, и ещё, и ещё… Боли не было, было ощущение легкости. Никто из нас не сможет повторить свой первородный вдох. Он первый – тяжёлый, неопознанный, навсегда – первый. Я запускала свой прерванный вздох. Он продолжил свой путь навстречу последнему. Я дышу. Я живу.

Уже вечером «Солнце моё» появилось в палате вновь. Он слушал, прислушивался. Лучший травматолог на свете был возбуждён, весел и радостен, доволен результатом. Вот бывает такое настроение у отца, который подкидывает своего ребёнка в небо. А тот, хохоча, снова падает ему в руки. Почему-то, именно эта сцена мне представилась, когда я смотрела на него. Мне показалось, если бы у него была такая возможность, он бы меня тоже подкинул в небо. У него всё получилось! У нас всё получилось. Союз врача и пациента. А этажами ниже, в палате № 2 лежит мой муж, которого тоже лечит Андрей Александрович. Вот такой у нас семейный травматолог!

Саша каждый день писал мне письма. Между строчек-перечислений, кто приходил, звонил, кто в каком регионе за меня молится, я читала страх и неуверенность. У двух мужчин среди общих забот была Я. Каждый, из них хотел, чтобы я жила.

Я люблю мужа. Саша любит меня. А. А. любит свою работу. Вот такой вот любовный треугольник.

 

Август 2014 г.