Вечер Страстной пятницы в клубе «Молодость» посвятили разговору о представленной на обсуждение рукописи Татьяны Градобоевой.

Правда, без небольшого предисловия не обошлось. Посвятил его письмам Юрия Казакова отцу, трудившемуся после лагерей на Лузском лесоперерабатыващем комбинате, посвященным Лузе страничкам дневника писателя и самому вятскому рассказу этого удивительного прозаика «На полустанке», Почему-то важно было подчеркнуть, что именно благодаря воспоминаниям о Лузе, где косят литовской и горбушей, а подсыхающее сено кружит голову ароматом, где моросит мелкий дождик, а при расставании с ней свербит и свербит на сердце, он не только природу Севера полюбил, но размышлять о себе научился с беспощадной требовательностью человека, который сначала узнавал, когда начнутся экзамены в консерватории, поступал сразу в три института, искал себе место в московских оркестрах, но будучи неплохим музыкантом (играл на контрабасе Юрий Павлович Казаков), постепенно понимал: «Природа и рассказ о ней - моя старая страстишка. Вот сейчас закончу запись и начну снова копаться в рассказах, ворошить слова, переделывать фразу. Интересно, так ли пишут свои вещи большие писатели?» И становился таковым не только потому, что лирично и драматично описывает вихрастого рябого парня, который грубовато прощается на станции Лунданка с девушкой, в тоскующих темных глазах которой притаилось что-то болезненно невысказанное, а в словах звучит: «Ты там берегись, о себе подумай… Я что? Я ждать тебя буду, в газетах про тебя искать». Но и потому, что умеет расслышать и гудящий в станционном колоколе резкий северный ветер, и слабый шорох собиравшихся в кучи листьев, и прозвучавшие как гром среди ясного неба слова того парня: «Слышь… Не приеду я больше!». И, рисуя довольно жесткую картину провинциальной жизни на фоне стоявшей возле сломанной коновязи лошади и низкого почерневшего от дождей бревенчатого здания небольшой станции, писатель не оправдывает уехавшего парня, а всё читательское внимание сосредотачивает на девушке с припухшими от слез глазами. Она еще помнит его рябое и грубое лицо, но идет к лошади, отвязывает ее и, поправляя шлею, забирается в телегу, трогает вожжи…

А в рукописи Татьяны Градобоевой, живущей в Даровском и работающей в Кирове, другие сюжеты («У обелиска», «Я с музыкой на «ты». В помощь изучающим муз. литературу» и т.д.), природа другая (тихие родники, старенький дом у реки, средь могучих лесов и раздольных лугов). И жанровое разнообразие царит: стихи и песня, акростихи и пародия. Последняя хороша, сделана по неписанным законам жанра, когда пародия должна быть лучше оригинала. Пейзажная лирика тоже такова, что может служить основой для хорошего сборника. Тем более, что Татьяна умеет слушать и держать слово. Вот обещала учесть пожелания участников обсуждения и уже поправила в стихотворении «Весна» третью строчку первой строфы, поменяв раскритикованный глагол «журчат» на «бурлят». Остается надеяться, что и в посвящениях малой родине - шабалинской земле, удастся ей уйти от рубцовских мотивов, в начале стихотворения не столь бросающихся в глаза («Малая моя родина, Тихие родники»), но в первой строке четвертого двустишия более чем явных («Тихая моя родина!»). Потенциал у Татьяны завидный, она может и письмо в стихах написать, и природу родную воспеть, тонко передавая нюансы ожидания зимы в строчках:

Ноябрь. Повеяло зимой.
Струится воздух, зябнут лужи,
И солнце слабою игрой
Уже не защитит от стужи.
Пыхтят красавцы-снегири.
Привет, пузатые вельможи!
Пшено в кормушке, сухари –
Отведайте, старалась все же…

А умение выстраивать рукопись, отсекая всё лишнее, придёт. Тем более, что явлен был первый опыт ее составления, да еще чуть не за неделю до обсуждения предпринятый. Что-то у нас клубный портфель пустоват: отложенная подборка детских стихов Тамары Кривушиной, подоспевший рассказ Снейка. Маловато будет…

Николай Пересторонин