Удивительное обращение «К читателю» прочёл я однажды. Правда, пропустив заголовок, вначале воспринимал как лирическое стихотворение творение Риты Одиноковой:

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне.
Когда-нибудь… Где нас уже не будет,
На перекрестке чуждых мест и судеб,
Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне.

И пребывал в некотором заблуждении настолько, что после завершающих вторую строфу строчек:

Какой мне быть, чтоб ты заметил, что ли
Хотя бы взгляд, хотя бы голос мой?
воспринимал, как метафору,
Возьми меня, прочти меня!

Но нет,

Тебе сей груз, увы, совсем не нужен…

Тем более, что дальше всё по законам любовной лирики развивалось:

Сегодня не дано с тобой нам быть
Ни разговором, ни тем боле, словом.
Не нынче.
Но однажды утром новым
Ты без меня не сможешь дальше жить.

И только финальное:

И босиком срываясь к полке книжной,
Отыщешь со стихами томик мой,
Где я, пытаясь говорить с тобой,
Рассказывала всем о нашей жизни,

вернуло на круги своя, как с небес на землю. А там и заголовок прочитался, и само стихотворение открылось другими гранями, невидимыми мне прежде, но изначально автором вписанными.

С повестью «Тринадцатый» Александра Дёмышева, о которой Молодость говорила 19 января в Пушкинской библиотеке, случилось нечто похожее. С той лишь разницей, что до финальных строчек добраться оказалось посложнее. И дело не в объёме – 60 страниц для прозы не так уж и много. Но вот первые страницы не давались. Скучновато было снова да ладом читать о противостоянии Ельцина с Хасбулатовым и Руцким, других политических коллизиях приснопамятных девяностых. Но вовремя вспомнил, как полезно сознавать: «Всё написанное – не для беглого чтения». Да и «Витькины небеса» знакомы, и «Тихий океан». А тут новое, незнакомое, тем же пером сотворённое. Углубись, отложив всякое житейское попечение, прими информационную составляющую к сведению и по волнам памяти и фантазии автора отправляйся в свободное плавание, не оставляя надежды, что Хорошие Пристани не за горами.

И вот после расписанных, как вехи: «Лихие (тревожные, мрачные, дикие) девяностые, что хранит о вас память?» «Алкоголь туманит голову, но холодок опасности пробежал по спине », «Три судимости, две ходки, пять годков за колючкой», «Преступник преступнику рознь», «Теперь сгустите краски раза в три – это Карлос» давно обещанное: «Я расскажу вам о Тринадцатом» вступает в решающую фазу. Сцене в рюмочной много что предшествует. Возвращение на Филейку из «армейки» паренька, от лица которого ведется повествование и появление в его доме бойцовской собаки с татуировкой за розовым ухом «№ О13». Угрожающе-жёсткое «По-бырому!» упомянутого выше Карлоса, и филейская легенда о привычке этого шкафоподобного бандитствующего элемента рассказывать историю происхождения своей клички приговоренному к немедленной смерти всякому, кто обидит его. И вот в рюмочной той разыгрывается сцена, в результате которой парень оказывается в положении без пяти минут приговорённого. Спасенья нет? Но есть Тринадцатый, бультерьер Юденич Даймонд Бижу, в просторечии Дениска. Он и бросается в атаку, когда «Карлос вытащил из-за пазухи руку и, опираясь ею о стол, начал подниматься. Вначале бультерьер врезался в ту самую руку, но не удачно – рукав толстого кожана помешал ухватиться за плоть как следует. Поднявшийся во весь рост Карлос стряхнул пса, пнул его мощно, так что Дениска на метр отлетел. И вновь бандюган сунул руку за пазуху. А дальше – всё! В следующее мгновение бультерьер вцепился (на этот раз мёртвой хваткой!) Карлосу между ног. Вгрызся, орудуя зубами, сжимая и перемалывая мясо, давя через клыки и резцы всеми своими двадцатью девятью атмосферами».

Ведя своё повествование от первого лица, Александр Дёмышев перед обсуждением предупредил собравшихся, что «я» в его повести не он в жизни, а образ собирательный. Но всё равно за «я» отвечать ему пришлось. Некоторые сочли, что парень ничуть не лучше того Карлоса, а может быть даже хуже, поскольку вон как пределы самообороны превысил: собаку натравил. Но про руку, которую Карлос за пазуху запускал, словно забыли. Впрочем, не мудрено: мысли о том, что беспредельщик Карлос именно за пазухой может носить пистолет, посетили героя повести в самом её начале. Так что нелишне будет и финал напомнить, благо довелось мне в него вчитаться. Соглашусь: «Пьяным воскресным утром возвращался я из запоя домой» не красит героя, но глубину его падения передает. Но дальнейшее-то ведь о другом, далеко не случайном. «Путь мой лежал мимо деревянной филейской церкви, на колокольню которой взбирался звонарь. Вскоре колокола ожили, и под весёлый звон повалил из храма народ – обедня закончилась. Я влился в толпу православных. Хмурился, чувствуя себя чужим среди прихожан. Вдруг меня кто-то крепко подхватил под локоть. Карлос! Я обратил внимание – как сильно он похудел. Но не стал слабее! Глядя мне прямо в глаза, он сказал:
– Прости меня, пожалуйста, за всё плохое, что я тебе сделал».

Конечно, звучит последняя фраза как-то по-угольниковски, почти такими же словами говорит милиционер Жан-Поль Пискунов, которого телеведущий Игорь Угольников играет в фильме «Ширли-мырли». Но именно словосочетание «за всё плохое, что я тебе сделал» лучше всего объясняет, что Карлос просит прощения не столько за то, что, хамски унижая, спровоцировал парня в рюмочной на ответные меры, поставил его в ситуацию, когда ничего другого кроме самообороны всеми доступными способами не остаётся. Он просит прощения за то, что случилось с парнем потом, за то, что судьба его надломилась после той схватки. К тому же в православии прощения просит не тот, кто больше виноват, а тот, кто сильнее осознает: без прощения уже нельзя ни обидчику, ни обиженному. И вот ведь что еще важно: парню-то это помогло. Он уже не мимо храма по воскресениям ходит, а, каждый раз, выходя после литургии под перезвоны колоколов из нового филейского храма, глазами ищет в толпе прихожан одного старого знакомого. Хочет, но пока не решается попросить у него прощения. А пока ему достаточно увидеть хоть мельком его смуглое бородатое лицо, его зеркальные солнцезащитные очки, сдвинутые на макушку, чтоб в который раз попытаться успокоить себя: наверное, действительно, случилось всё это не зря.

«Каждому уготован свой путь. Но победить зверя в противоположном углу ринга не так трудно, как одолеть зверя в себе. Знаю я одного бывшего беспредельщика, которому это удалось», – этот финал повести Александра Демышева «Тринадцатый» ещё предстоит осмыслить. Потому что, бегло читая, может показаться, что это опять про «я». Но повнимательнее вчитаешься и поймешь: это от первого лица о том, кто до последнего смирился и победил.

А вам не кажется, что это повесть не столько о собаках, сколько о людях? Которые рано или поздно всё понимают. Что душа сберегается в молчании. Что легко казаться, но трудно быть. Что мир меняется, но литература остается. И многое в мире, в литературе, в судьбе каждого из нас нынешних и будущих, зависит, в том числе, и оттого, сможет ли Александр доработать свою повесть так, чтобы всё это читалось, а не чувствовалось.

По большому счету он как раз на пути к этому, утверждая, что пишет не для критиков, а для читателей, для простых читателей. И читатель у него есть. Но и критик ему нужен. Настоящий, а не трендовый, заметивший: «Счастлива та книга, на которую нет единого мнения» для того, чтобы о книге говорить, а не критиков ядовитой усмешки обрушиваться. Способный, как сапер, предотвратить взрыв заряда замедленного действия и помочь читателю открыть тебя, настоящего. Да и тебе самому тоже. Потому что в калейдоскопе мнений выбор всё равно за автором. Стоять на своём или прислушиваться, отстаивать уже имеющееся или приумножать творческий багаж, жизненный опыт? Это не так просто, особенно на Филейке.

На Филейке в шесть утра подъём,
Двери хлопают, как выстрелы из пушек.
Пять минут мы как-нибудь найдем,
Чтобы оправдания послушать.
Ты – мои, а я твои уже
Не расслышу за вселенским гулом.
Мы живем на первом этаже,
А с Филейки холодом подуло.

Это из Филейского цикла стихов Ольги Журавлевой, сравнительно недавно руководившей клубом «Молодость». У неё тоже идея была – написать повесть «Район Филейка не предлагать», но потом идея отпустила. А стихи остались, я почти наизусть помнил:

На Филейке вдоль и поперек
Ходят тени без вести пропавших,
Смотрят в окна и скребут в стекло,
Растворяясь в утреннем затишье…

Но за продолжением всё равно к ней обратился, в Казань, где Ольга Владиславовна живёт и работает. Мы с ней часто общаемся, она, случается, пишет, откликаясь на мои размышления о Молодости: «Всё верно. Писатель всегда в начале пути. И каждый раз надо доказывать и показывать мастерство. Растущее мастерство. Точность слов и понятий очень важна. Надо стремиться воспитывать себя. Это огромная работа. Огромная!» А сама легко слагает:

Слава богу, на дворе светло!
Серебрятся шиферные крыши.
И даже весело иногда:
Ничего, если велосипед.
Но мой друг угоняет машины.
Он считает – достойнее нет
Увлечения для мужчины.
Он увидит стареющих жен
От ревнивых и сытых мужей
И стоит над филейкою звон,
От наточенных хлебных ножей.
Он без страха снимает запрет
На неприкосновенность души.
Угнала я велосипед
И на нём верчу виражи.

Я понимаю: другой жанр, другие выразительные средства.

Но это всё с Филейки снято, в ней нажито. Вдруг да и тебе строки эти подскажут новую, непривычную для тебя интонацию, Александр. Не для этой книги, так для следующей, снова о филейских обитателях сложенной.

Ты им позволь наглядеться всласть
На красоту нездешнюю…
Да не увидится чёрная грязь
И на асфальте трещины.

Николай Пересторонин.