Вроде бы говорил общие слова, но неотрывные от прочитанного в этот день, попавшего в душу, прочно обосновавшегося в ней. И ничего важнее, кажется, нет. Хотя каких-нибудь полчаса назад торопился сам и поторапливал других, надеясь успеть ещё и в Герценку хотя бы к 19-00. Но в пятницу вечером что может быть важнее Молодости? С которой и смена кабинетов в Пушкинской библиотеке не кажется неудобством, а всё прочитанное с утра вольно или невольно становится подготовкой к очередному занятию клуба…

А читались безотлагательно, словно другого времени не будет, заметки политического обозревателя «Комсомольской правды» о поэте и священнике отце Леониде Сафронове, подборки стихов Светланы Сырневой и Андрея Аристова на сайте «Российского писателя», представленные для разговора в Молодости рассказ Галины Боталовой «Шарик на сдачу» и её же стихи. И врезывалось в память, как рассуждавший с чувством некого превосходства столичный журналист ПОРАЖЁННО смотрит на босоногого батюшку, который, перепрыгивая лужи, придерживает, как РЕБЁНКА, свой тяжёлый КРЕСТ. И наполняли душу твёрдые и прямые, как железная дорога, строки Андрея Аристова из его «Каринки»:

Не судить мне о том, где я не был,
Но и мне через годы видны
Беспросветно –свинцовое небо,
Чёрно-белые долгие дни.
По размытым осенним ухабам,
Мятерясь, чтобы мускул не чах,
В телогрейках подростки и бабы
Эти рельсы несут на плечах...

И «Марсельеза» из подборки Светланы Сырневой «Мир, где отдыха не дано» обжигала сердце до простоты выстраданными строфами:

Былые вехи сердце вспомнит,
заглянет в прошлые века.
И «Марсельезу» хор исполнит
на сцене сельского ДК.
Десяток хрупких изваяний
поют, сомкнувшись в полукруг.
Самозабвенно на баяне
ведёт мелодию худрук,

звучала мощно, как «Океан», «Предуралье» и «Весна в Зимнике», не вытесняя из обогащённого сознания и посвящение Галины Боталовой родной Украине:

где вынесенное в заголовок «Не плачь» становится рефреном и первой строкой для:

На свете солоно и горько
Без слез твоих и без морей.
Вот снова вырастает горка,
Всех земель темнее и черней,

и молитвенного продолжения:

Насквозь
Мир вымокает
Без небесных дождей.
Мир исстари мира алкает,

На войны становясь жадней, чтобы затем смениться уже:

Терпи
И смотри сухими глазами
На стекла, что были окном ,
Вот стол и лавка под образами…
Поплачь. Ветер слезы смахнёт
Не бойся,
Слышишь, птицы взметнулись,
Легко, как ресницы без слёз –
Это голуби в небо наше вернулись,
Чтобы стать осколками звёзд.

В литературе всегда так: в великом множестве имён одно твоё. И надо знать и впитывать до тебя написанное не потому, что сравнения неизбежны, а потому, что важность темы не отменяет безукоризненного исполнения. Это я к тому, что стихотворение «Каменные бабы» Галине просто необходимо более твёрдой рукой переписать, отсекая – не лишнее, нет, – скорее, не выделанное. А камертоном вполне могут стать строчки:

Рыдали каменные бабы,
Цвела сирень по всей Руси,
образ земли, как чернеющей боли.

Надо сказать, Молодость щедра была на доброжелательные советы, в большей степени касавшиеся литературной стороны дела, а не орфографии или пунктуации, как бы важны они не были. «На ходу кусая бутерброд и запивая кофе» не меня одного царапнуло в рассказе о собачке, забежавшей в сельмаг и приобретенной на сдачу, но не помешало оценить его в целом как удачный. Причём, прямо или косвенно звучало: «более удачный, чем стихи». Уважение к читателю отмечалось, выразившееся в сносках «В Вятском крае исстари жён и детей величали именем хозяина дома: Нина Аркашиха, Вася Аркашин» и «Использованы слова вятского диалекта». Правда, на «Всё-даки» всё равно попеняли. К стихам, повторюсь, вопросов было больше: по ритму, длиннотам, не всегда точным рифмам. Но образность нельзя не заметить, метафоричность, подтекст. «Осеняясь» – это ведь об осени, да? А читается (это Елена Островская-Стародубова подмечала) и как крестное знамение. Ну да, там же:

«И «Аллилуйей» не солгать
Пречистому
есть, и
Обняв судьбу, понять, что жизнь
не полностью
И, осеняясь, не взглянуть назад.
Но как тонко прописано:
Не рисовать по белому, пушистому,
Не греть ладони о твое тепло….
Листком к листу, воздушной невесомостью,
По сентябрям, не вспоминая дат…
В другом, ещё более осеннем:
Распахнула дверь и удивилась:
Осень, подбоченившись, стоит.
Разукрасилась, принарядилась,
«Вот и я!» – с усмешкой говорит.
Не робей, непрошенная гостья,
Норов свой показывай. Шурши!
И владей, – на то и воля Божья,
Рыжим-то когда ещё форсить?!

другая тональность, настроение, за которые измученные осенним сплином иных стихотворцев могут и неточные рифмы простить. «Воробьиное вече» завораживало до пятой строфы. А потом не покидало ощущение, что автор прямо на глазах читателя ищет, чем бы завершить так удачно складывавшееся стихотворение, и не находит… Похожие искания характерны и для «Февралёво», «Первого снега». И ведь не скажешь, что зимняя тема менее удается Галине, чем, скажем, осенняя. Есть же «За час до снега», предзимнее, послеосеннее, выверенное почти до запятой, до многоточья, в ритме последних шагов

По листьям, снам осколкам льда
Сквозь неизбежность, холода –
Услышать осень, разобрать из сленга
Ветров, дождей, и визга тормозов,
Шагов прохожих, пожелавших тоже
Услышать осень…
За час до снега.
…Молиться небу, отражённому
В глазах,
От нежности твоей теплея.
Успеть…
За час до снега.

Признаюсь, честно: читая и перечитывая, на даты внимания не обращал. Стихи одиннадцатого года нынешнего столетия могут быть и поправленными Галиной с учетом замечаний царивших тогда требований взыскательных критиков. А у нынешних критерии свои. Вот только значит ли это, что, принимая всё на веру, следует опять чистить, исправлять, переписывать? Может быть, попробовать к себе прислушаться? Внимая всем, кивая головой, но душой оставаясь верной полынно-терпкому, совершеннолетнему целебному воздуху, вдыхая который в ставшем родным селе Елгань Унинского района, Галина Боталова, в девичестве Петренко, сердцем помнит и Украину.

Николай Пересторонин.