«Самое главное умение писателя – это умение вычеркивать», – подметил как-то Достоевский, полагая, что с таким умением человек пишущий далеко пойдет. Но читаешь представленный на обсуждение «Молодости» рассказ Екатерины Русских «Как мы разбили кальян» и не покидает ощущение, что неплохо бы автору дописать его, расширить за счет пейзажей, событийности, образных характеристик. И вроде бы многие за это: Ангелина Романова советует «пожить» в рассказе, чтобы прирастал сюжет живостью, энергией, душой. Снейк в кои-то веки говорит: «Краткость вредна. Эскиз есть – пиши картину»…
Но, читая, ведь и перечитываешь... И осознаешь, что это о том, что люди думают о других и мнят о себе. А потом расплачиваются – за разбитый ли кальян, за неправильные ли поступки, – и что-то меняется: в характере, в отношениях, в самооценке. Вот тогда и возвращаются первоначальные смыслы: слов, поступков, бытия. И надо было Сергею в ресторане крикнуть стрёмной официантке Инне: «Эй, человек…», уточняя при этом: «Обслуга…, Её судьба работать на людей», надо было Марине засмеяться над словом «человек», чтобы через несколько лет, став уже успешном адвокатом, Инесса Юрьевна бескорыстно поможет Марине и уже с другой интонацией и значением произнесет: «Я – человек и работать на людей – моя судьба». Не лобово: «Человек – это звучит гордо», но с уже современной окраской самоуважения…
А в остальном… Каждый решает сам: не писать о том, чего не знаешь, или узнавать то, о чем пишешь. Давать портретную характеристику однокурсника Женьки или ограничится тем что есть: «Сегодня у Женьки вечеринка…», «у Женьки мы напились рома…» и «Женька лихо поджег бумажную флотилию». Главное-то в другом, в том, чтобы еще до того, как ты взялся за перо, видеть – внутренним ли зрением, наитием ли, – что может выйти из-под пера. И тогда даже этюды дают больше пищи для размышления, чем иные картины…
Мне повезло: я наблюдал от начала до завершения работы, как пишет народный художник Виктор Харлов. Вначале вроде как зарисовка, абрис, очертания колокольни, деревьев за ней. Потом этюд, казалось бы завершенный, причем, настолько что я стал уговаривать художника, мол, наши уже за стол в чистопольском дому Анатолия Гребнева садятся, а то, что не дописано, можно через пару неделек завершить, всё равно же в Иванов день сюда поедем снова. А Виктор всё пишет и пишет, добавляя полутонов, штришков- мазочков. И мне так негромко: «Ты иди, а я позднее приду». Потом подумал и добавил: «Но если раньше домой засобираетесь, за мной заехать не забудьте». И вот мы всем автобусом приезжаем к колокольне и видим такой небывалый закат, лучи которого буквально окрашивают её стены малиновым, нежно-розовым светом… И понимаем, что придется ждать – ну не упустит художник такой возможности, чтобы не запечатлеть это потрясающее состояние. А у Виктора на холсте колокольня-то уже в закатных лучах! Он словно с опережением работал, предвидя этот закат, предвосхищая его. Или настолько был готов к тому, что такой закат вот-вот случится, что буквально за несколько минут его запечатлел. Потому что, когда остальные к Виктору подошли, закатные лучи уже не так ярко колокольню освещали, будто ниспадали с её стен.
Вот так и в литературе: то, что можно сделать здесь и сейчас, не стоит откладывать на там и потом. Потому что всё же будет другое: настроение, состояние, кисти, краски. Для художника важно успеть написать на чистой палитре, на чистых, не смешанных ни с чем красках. А у нас это слова. Как же важно, чтобы свежи они были и чисты, и пахли, как в рассказе Екатерины Русских снежными пирожками, жжёными листьями и немного яблоками...
Николай Пересторонин.
