Сколько веса в этой бедной лире,
Певшей о земном и о земных?
Ангел молча подбирает гири,
Выбирая самый лучший стих.

Это из стихотворения Николая Туроверова, донского казака, воевавшего в Лейб-гвардии его Величества полку, почившего в Париже, но вернувшегося к нам благодаря вышедшему в 1999 году сборнику «Двадцатый год – прощай, Россия! Там-то и открывается, как человек военный, составляя литературную летопись Ледового похода, сберегая в эмиграции уникальную библиотеку генерала Дмитрия Ознобушкина, трепетно относился к творчеству. Помня «горечь солёного ветра, перегруженный крен корабля», веря, что «сам Господь налил чернила и приказал стихи писать», сознавая:

Всё скупее, вернее и проще
Нахожу для стихов я слова,

надеясь:

Впереди счастливейшее лето,
Столько света будет впереди,

Снова и снова открывая для себя:

Но жизнь оказалась сильнее,
Но жизнь оказалась нежней
Чем глупые эти затеи
И все разговоры о ней,

он словно завещал кому-то:

Но береги наш дар случайный,
Возвышенный, необычайный,
Почти неощутимый, тайный,
Лишь нам двоим доступный мир.

А в пятницу, 5 мая 2017 года мы говорили о творчестве другого военного человека, майора в отставке, потрудившегося в своё время и в специализированной библиотеке для слабовидящих Игоря Коршунова. Получив накануне литературную премию имени поэта-фронтовика О.М. Любовикова, он предложил на обсуждение Молодости рассказ «Сила оружия» и стихобасню «Кто виноват?» Замечу сразу: о басне, которая Снейку показалась забавной, говорили меньше всего. Сосредоточившись в основном на истории о «свободной охоте» в лесу прифронтовом, Молодость преуспела, досконально разобравшись в психологической подоплёке и перипетиях снайперского поединка отличника боевой и политической подготовки красноармейца Петра Смирнова (который к концу второго абзаца почему-то Николаем становится) и доблестного солдата вермахта Ганса, фамилии не удостоенного.

Мужская сильная проза, в которой стиль, язык, слова, психологический настрой на своих местах и образ черноголового ворона на обгоревшей берёзе удачно использован, не всеми и не во всём была принята. Кому-то немец показался боязливым, а наш ворошиловский стрелок безликим, кому-то не хватило завязки, кульминации, более удачного финала, кому-то выверенной пунктуации и орфографии. Подчеркивая, что образ «русского ожерелья» – это сильно, сомневались, что из трехлинейки можно пробить большую могучую осину. Но знатоки военного дела просили не сомневаться, утверждая, что «это такая базука, она лист стальной пробивает», что даже Сталин долгое время всем автоматам на свете предпочитал винтовку Мосина.

И всё бы хорошо, да последнее утверждение ещё больше раззадорило знатоков военного дела, интересуясь: «Ты где такое вычитал?», они принялись полемизировать уже сами с собой, где-то далеко за темой своего обсуждения оставляя рукопись, предложенную для разговора Игорем Коршуновым. Ох, знал я раньше, что поэта далеко уводит речь, но что и прозаиков…

Впрочем, всё хорошо, что хорошо кончается. А пятничное-то занятие завершилось угощением: виновник торжества одарил всех конфетами «Вдохновение», как бы примиряя тех, кто искренне верит, что мелочей в литературе нет с теми, кто предпочитает всем разговорам о литературе саму литературу. Тем более, что рассказ «Сила оружия», основанный на реальных событиях, произведение вполне художественное. Вот только для того, чтобы художественная правда была более убедительной и не нуждалась в объяснениях прямо по ходу обсуждения, доработать его всё-таки стоит. Такая лира должна перевешивать все гири, сколько бы их не ставили на противоположную чашу весов…

Николай Пересторонин.