Давно держу в памяти рассказ Владимира Крупина «Колокольчик». Там мальчишка в громадных сапогах говорит раздающему автографы автору: «Дядь, я не верю, что ты писатель». И как нарочно, включается колокольчик – репродуктор такой, установленный над крыльцом сельского клуба – и начинается трансляция записанного накануне выступления писателя по областному радио, рассказов, которые попросил прочесть редактор, не смотря на возражение: «Это плохо, проба пера. Нагонял объём».

Стадо брело по улице, трактор буксовал, мужики спорили на крыльце, а усиленный громкоговорителем голос «орал над этой распутицей, над этими мужиками, над застрявшим трактором, над коровами, над пастушьим кнутом, над всей нечерноземной округой, кричал о том, чего не бывает в жизни, а если бывает, то только для заевшихся, для тех, потешать кого я чуть не угодил. Редко мне бывало так стыдно, как тогда на крыльце». Так описывал Владимир Николаевич своё тогдашнее состояние. И с трибуны сельского клуба, повторив слова недоверчивого мальчишки, неожиданно заявлял: «Он прав, никакой я не писатель. Он прав, потому что язык, на котором я пишу – русский. На русском писали Достоевский и Толстой, и какая ж нужна высокая душа и мера любви к Отечеству, чтобы отважиться писать на русском языке…»

Вот о таком критическом отношении к самому себе, к своему творчеству поколения состоявшихся, думал я перед пятничным занятием Молодости и сейчас думаю. У нас-то в Молодости чаще Льву Николаевичу Толстому достаётся от того, чьи произведения разбираются. А себя, любимого, берегут от критических стрел, возвращая оные запустившим. Хотя как тут убережешь, когда рассказ Эдуарда Просвиркина «Остров невезения» начинается буквально так: «Испания, кто в детстве не читал о романтике Дон Кихоте и его верном оруженосце Санчо Пансо, будущие моряки зачитывались романами Сабатини и Жоржа Голона представляя себя капитаном Бладом на своей «Арабелле» в толпе пиратов бравших на абордаж испанский галеон». Орфография, как понимаете, сохранена. Но дело не только в ней, а в том, что многое не соединено, сшито, если можно так выразиться, на скорую руку. Фразы то обрываются на полуслове, то длятся бесконечно долго, вбирая в себя разрозненные мысли и события. Например: «На следующий день Ульям был встречен более дружелюбно, рассказав, что перебирая семейный архив нашел письмо моряка ушедшего в плавание на корабле его величества Англии в 1672 году защищать интересы Британии на далёких моря и пропал. Через шестьдесят лет из Испании пришло письмо, вы его читали, мои предки хранили его, я же нашел, перебирая семейный архив, выбрасывая лишнее».

Надо отдать должное читавшим. Они выдержали испытание небрежностью автора или набиравшего текст и смогли составить своё мнение об истории гибели пиратов на мстительном острове. «Касаемо моря – всё чётко и правильно», – говорила добравшаяся из Уней Галина Боталова. «Не прописано – непонятно», – стояла на своём Тамара Кривушина. «Человечеству всегда есть за что мстить» – соглашался с некоторыми выводами автора Снейк. «Прощаю вас в этом смысле», – воскликнул Игорь Коршунов, отчаявшись, видимо, что-либо доказать. Совершенно покорил своим настроением впервые побывавший у нас Владимир Вшивцев. Брат Ольги Журавлёвой, некогда руководившей Молодостью, увлечённо и увлекательно говорил о рассказе, который не читал, защищал автора, с которым познакомился только что, интересовался время от времени: «А костер пираты разжигали? А врач на судне был?» и всё это с такой открытой и обезоруживающей улыбкой. В конце концов заулыбались и другие, становясь всё более снисходительны к автору. Да и он эмоции поубавил. И мне пора завершать дозволенные речи. Вдруг прочтут внимательные и взыскательные, обнаружат опечатки и скажут: «Сам-то что?»

Хотя нет, надо к «Колокольчику» вернуться, чтобы сказать, что Владимир Николаевич Крупин при всей самокритичности, в самокопании не переусердствовал. А, словно вспомнив свою юношескую клятву стать поистине народным писателем, после первой книги «Зёрна» (1974) издал вторую, «До вечерней звезды» (1977). И потом у него выходили книги. Каждая, как доказательство, не на словах, а на деле: писатель, писатель, ещё какой писатель. Об этом ведь не по рукописям судят – по книгам. Таким, как «Живая вода», «Вятская тетрадь», «Вербное воскресение», «Кольцо забот», «Прости, прощай, «Незакатный свет», «Освящение престола», «Повестка», «Белые облака», «Крупинки», «Дымка», «Будем, как дети», «Босиком по небу», «Повести последнего времени», «Святая Земля: там, где прошли стопы Его», «Таинственный Афон», «Школа святости», «Книга для своих», «Записки счастливых дней», «Море житейское», «Возвращение родника», снова «Вятская тетрадь».

И у Эдуарда Константиновича Просвиркина своя первая книга есть, сборник рассказов, где и «Территория заблуждений», и «Шалун с острова Врангеля», обсуждавшиеся на Молодости. Дело за критичностью, за умением учиться и работать, работать и учиться. Или учиться работать…

А в следующую пятницу у нас Евгений Павлов, выступавший на прошлом занятии с докладом о некоторых тайнах творчества. Теория была не суха, как-то будет с творчеством…

Николай Пересторонин.