Как умно, доброжелательно, талантливо и, заметьте, – критично можно говорить о представленных на обсуждение рукописях продемонстрировала Молодость вечером 3 февраля. «Легко пишется? Чувствуете слово? Есть стихи, которые самому не нравятся?» –интересовалась Екатерина Трефилова у автора поэтической подборки и рассказа «Грех» Евгения Павлова. И, услышав, что сам себе он поставил бы твердую «четверку», говорила об архитектуре стихосложения, как осознанном делании стихов, о яркости образов, не скрепленных логикой, метафорично подмечала: «Ткань однородная, крой замечательный, а пуговиц так много, что «они забивают» общее впечатление: вроде бы всё хорошо, а восхититься не могу, не получается». И в самом деле, техника стихотворная у парня отменная, сбоев ритма нет, рифмы не тривиальные, и образный строй под стать:

Это - магия старой воды,
Протекающей мимо развалин,
Это – темно-лиловые льды,
Это – узеньких улиц названия.
Этой магией созданы мы –
Невесомые лунные тени,
Что в часы подступающей тьмы
На белесые всходят ступени.
И играют, печальные, там,
Серебристых мерцаний ноктюрны,
Вспоминая затерянный храм,
Меж колец голубого Сатурна.

Но технику, образность и владение словом подмечая, не забывали сказать о минорном настрое, риторике тоски, стремлении выразить «более сложное через пустые формы». Островской-Стародумовой не хватало языка, Снейку – глубины, мне – вкуса жизни, живой, настоящей. Впрочем, нет, выразился я несколько иначе, заметив, что послевкусие некоторых стихотворений перебивается вкусом жизни. Рукопись-то читал в начале недели и в конце, а в промежутке между прочтениями было столько дел: альманах получал, на телевидении снимался, с Ригой переписывался по «электронке»... И получилось так, что впечатления от первого прочтения напрочь забылись, стерлись настолько, что во второй раз как бы заново знакомился с рукописью, с чистого листа. А поэтический аромат эпохи должен быть более стойким, даже если впитан этот аромат Евгением у поэзии серебряного века.

Впрочем, ни о каком подражательстве в данном случае речи не шло. Что-то могло идти от начитанности, но более всего от пережитого, в которое по каким-то причинам автор пускать не хотел. Вот и облекалось всё словно в кокон серебряного века, в магию беззвучия иных времен, где

Роза Ветроff полюбила заморского принца,
Он был красив и умен, и понравился маме…

Но желание читателя общаться не с рукописью, а с душой поэта, стремление коснутся, почувствовать, затрепетать так естественно и сравнимо разве что с выраженным в риторическом вопросе: «Зачем учился ты словам?» и похожем на выдох не риторическом ответе: «Скажи мне что-нибудь хорошее…» Светлые стихи, как правило, в не самые светлые времена пишутся. И Северянин, при всех его «весь я в чём-то лиловом» и «ананасах в шампанском» в эмиграции сложил:

Я сделал опыт. Он печален.
Чужой останется чужим.
Пора домой, пролив зеркален…

Но это о стихах. О рассказе так подробно и заинтересованно не говорили, оживились только, когда Анна Гущеварова напомнила, что у Владимира Высоцкого был «Роман о девочках», такая дворовая проза, в стилистике которой написан и рассказ «Грех» Евгения Павлова. Тоже всё не очень мажорно, но концовка общее впечатление несколько высветляет. Вспомните, там снег падает с неба, крупные пушистые хлопья кружатся в воздухе, словно исполняя неведомый танец под одну, только им слышимую музыку. «А снег всё падал и падал, словно кто-то очень большой и добрый хотел накрыть, замести, спрятать под этой белой пеленой грех Серого, Мухи, Санька и всех людей на земле…» А действие рассказа, напомню, происходит в один не прекрасный октябрьский вечер, в любимую-нелюбимую автором осень, когда «окна печалью мокнут», «заругается ворон, зачавкает дождь». Так, может быть, и стихи Евгения что-то высветлят, как этот неожиданный для октября снег, и «осенние сырые сквозняки» покорно стихнут, уступая таким стихам, как «Седые чудеса. Вятка», позволяя поверить:

Быть может, этот призрачный туман,
И этот город – старый и унылый,
как милость свыше, мне от Бога дан,
чтоб сердце равнодушьем не оплыло.
И, глядя на печальные леса,
На злато куполов и воды Вятки,
Я чувствую: седые чудеса
Живут во мне. И значит, всё в порядке!..

А поскольку это финальное: «И значит, всё в порядке!» куда симпатичнее всевозможных «унылый», «призрачный», «печальные», куда весомее, обнадеживающе, лучшего завершения этих заметок и искать не стоит.

Николай Пересторонин.