Марина Евгеньевна Кузнецова родилась в селе Пищалье Оричевского района. Окончив среднюю школу, поступила в Котельническое медучилище по специальности «фельдшер». После его окончания 11 лет отдано Мирнинской участковой больнице, потом работала на объекте УХО «Марадыковский». Сейчас живёт в п. Мирный, воспитывает троих детей, трудится фармацевтом в местной аптеке.

О том, что она ещё в школе начала писать стихи, знали только её родные и близкие. Прозу начала писать позднее. В августе 2010 года в районной газете «Искра» был опубликован сокращённый рассказ «Дорога бабы Кати». Спустя два года этот рассказ послужил названием к её первому сборнику, изданному в серии «Народная библиотека». Тема рассказов Марины Кузнецовой совсем не модная: это не набившие оскомину детектив, фантастика или мистика, а обычная жизнь простых людей, живущих в самой глубинке, в еле-еле живых, почти умирающих, наших многострадальных деревнях и селах. Обыкновенные житейские истории, с которыми все мы встречаемся чуть ли не на каждом шагу, изображены Мариной Кузнецовой  с такой любовью к людям и с такой болью, что никого из читателей не могут оставить равнодушными, а может быть кого-нибудь заставят задуматься о своей жизни.

Мне не забыть, как в сапогах резиновых,
Холодною трескучею зимой
Увидела мальчишку в магазине я,
Проездом побывав в деревне той.

Наверно, так была я озадачена,
Что продавщица, мой заметив взгляд,
Шепнула тихо: «Мама пьет у мальчика,
А папа умер года два назад».

Мальчишка был серьезный и нахмуренный,
Монетки крепко в кулаке сжимал,
И, к кассе подойдя с большою сумкою:
«Мне надо хлеба», – громко он сказал.

На полбуханки там монеток не было,
Но продавщица, зная о беде,
Ему сказала: «Забирай свой хлебушек,
А вот на сдачу вафелек тебе».

И к двери зашагал несчастный, маленький,
И я спросить лишь об одном смогла:
«Ты почему зимой не носишь валенки?»
А он ответил: «Мамка пропила».

 

* * *

Звонко играет гармошка
Вечером летним в селе.
По пересмешкам прохожих
Ясно, что навеселе

Тот гармонист бесшабашный.
Ну, а ему – наплевать!
И, что осудят, не страшно…
И не торопится спать.

Лихо сыграв плясовую,
Плачет гармонь от тоски.
Знать бы, о чем он тоскует,
Молча, как все мужики?

О лихолетье, в котором
Сгинул бедняга колхоз?
Или о брошенном доме
В той деревеньке, где рос?

И почему, не понятно,
Город детей поманил?
Может, вернутся обратно?
Плачет гармонь, что есть сил.

С кем-то ведется беседа,
Та, где слова не нужны,
Под пересуды соседок,
Под недовольство жены.

Вот бы пожить, хоть немножко,
С радостью и не спеша!
Плачет о чем-то гармошка,
Плачет о чем-то душа.

 

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

О том, что к тете Зине Аркашихе наконец-то приехали гости, Олька догадалась, едва выглянув в окно. Через дорогу напротив Аркашихиного дома остановилась большая красивая машина серебристого цвета, в селе такой ни у кого не было. С водительского места легко выскочил высокий мужчина, открыл переднюю дверь и помог выйти женщине. Даже из окна Ольке было видно, какая она красивая - как из телевизора, нарядно одетая, с длинными волосами -  о таких Олька, которую всегда стригли коротко, как мальчишку, могла только мечтать. Последней из машины вышла девочка, такая же красивая, как мама, нарядная и длинноволосая.

Аркашиха уже бежала к ним из раскрытой калитки, причитая на всю улицу: «Дождала-а-сь! Родненькие вы мои, вспомнили про бабку-то, вспомнили!» - термошила их, лезла обниматься и целоваться, не переставая орать. Уж что-что, а причитать вот так, на всю улицу, привлекая внимание соседей, она умела и любила, была бы причина. А тут причина была, да еще какая - в гости приехал сын с семьей, да не откуда- нибудь, из самой Москвы. «Вот ведь,- часто говорила Аркашиха соседкам на лавочке, сцепив руки на толстом животе,- Володька-то мой как всем нос утер, в люди выбился! И выучился, и женился удачно, не пропал там в городах- то этих. Денег получае-е-т- не считано! Мне посылает, пишет- ни в чем, мама, себе не отказывай».

Под конец бабкино внимание досталось внучке: «Лизонька, ягодка ты моя! Пять лет ведь не была, забыла   бабку-то? В четыре годика приезжала, так поди и совсем не помнишь?» Она схватила смущенную девочку на руки и понесла к дому, не переставая при этом кричать сыну со снохой: «В дом, в дом давайте! Банька натоплена, стол накрыт! Сполоснетесь с дорожки да обедать!»

Олька быстро посчитала в уме - четыре да пять - девять. Выходило, что девочка ее ровесница, а ездит на бабкиных руках, смех какой! Саму Ольку никто никогда не то, что на руках не носил, даже на коленях не держал. Единственной лаской вечно хмурой и раздраженной матери был шлепок ниже спины, и то, если мамка была еще после первой рюмки, раскрасневшаяся и добродушная.  «Учись, Олька, на пятерки,- обычно говорила при этом мамка,- может, хоть из тебя человек получится. А от тех уж че ждать…» Те - это старшие братья Ольки, погодки, уехавшие после школы искать счастья в город. Счастья никакого не нашли, зато приключений на одно место, то самое, что ниже спины - предостаточно. Старший, поработав с полгода на одном из заводов, решил, что деньги должны доставаться легче, и  уже второй раз сидел за кражу, а через год и младший с точностью повторил его путь. «Кого вырастил! - выпив, стонал отец, обхватив голову огромными ручищами.- Жил-то зачем?» Потом обводил комнату мутными глазами и, увидев Ольку, орал: «Дочь! Хоть ты человеком вырасти, порадуй папку! Если б не я…»

Если б не он, Олька жила бы сейчас не здесь и не с ними, а в каком-нибудь детдоме, или, если повезло бы, в приемной семье. В роддоме мать твердо решила не забирать ее домой и даже написала отказную - Олька была поздней и нежданной, и мать не избавилась от нее только потому, что упустила время за ставшими уже постоянными выпивками. К моменту рождения Ольки колхоз развалился, работу мать с отцом потеряли, братья учились  в старших  классах, и их надо было как-то поить, кормить и ставить на ноги. И до этого выпивавший отец стал теперь пьяным каждый день, потихоньку таская из дома то, что можно было продать и пропить. Очень скоро к нему присоединилась и мать, быстро уставшая от такой жизни. В пьяном угаре все не казалось таким уж страшным и беспросветным, а тут вдруг - Олька, которая так бы и осталась в роддоме, если б не отец, оравший на мать по телефону: «Ты че там, о….ла? Только попробуй, оставь!» Кулаки у мужа были большие и тяжелые, мамке нечасто, но доставалось, поэтому домой Ольку все-таки забрали, но для мамки она навсегда стала спиногрызкой и коростой. Маленькой она думала, что слова эти хорошие и однажды на вопрос соседки, бывшей учительницы: «Как тебя называет мама?» сказала как, вспомнив еще немало похожих мамкиных слов. Вечером соседка, встретив мамку, о чем-то с ней поговорила, и дома та орала: «Ну, чё, довольна? Нажаловалась, опозорила мать!» С того раза Олька навсегда усвоила - никому ничего не рассказывать и не жаловаться, хотя делать это можно было бесконечно. Внешне семья выглядела если не благополучной, то вполне сносной: ну, пьют родители, так кого сейчас в селе этим удивишь? А так - отец работает грузчиком в магазине, живут на его зарплату (которую он почти никогда не приносил, выбирая ее выпивкой) и бабкину пенсию, Олька одета и обута, в школу собрана - у кого рука поднимется забрать ее из семьи? А то, что воспитания никакого и в школу Олька пришла, не зная букв и цифр - так что с них взять? «Что с них взять, - так и говорила коллегам молоденькая городская девочка, зачем-то приехавшая работать после института в сельскую школу, первая учительница Ольки, - сами книжек в руках не держали и дети такие же». От спецшколы, на которой настаивала эта учительница, Ольку спасло то, что оказалась она сообразительной, быстро все усваивала и от класса не отставала, будто назло учительнице, или выполняя мамкин наказ учиться на пятерки. До пятерок, правда, дело не доходило, жалела их учительница, решив, видимо, что Ольке и троек хватит за глаза.

С Аркашихиной внучкой Лизой Олька познакомилась уже на следующий день. За соседским забором прямо на земле мелькало что-то разноцветное и красивое. Олька подошла к забору вплотную, пытаясь сквозь заросли малины разглядеть, что это и чуть не закричала от неожиданности, услышав над самым ухом злой Аркашихин голос:

- Ты че тут выглядываешь, шпионка?

- Я, я, - растерялась Олька,- я только посмотреть хотела, чего это у вас там.

- Посмотре-е-ть, - передразнила ее Аркашиха, собирая малину в большую миску,- иди давай, не для тебя поставлено.

Неожиданно ее голос переменился и стал приторно - ласковым.

- Не ходи, не ходи сюда, Лизонька,- обернувшись назад, заговорила Аркашиха,- ручки с ножками исколешь. Сейчас бабка тебе ягодок-то сама пособирает.

Но Лиза уже пробралась сквозь кусты и вовсю разглядывала Ольку, насколько это позволял делать забор.

- Привет!- весело сказала она.- Меня Лиза зовут, а тебя?

- Олька,- почему-то хрипло ответила та.

- Заходи ко мне в гости,- тут же позвала Лиза,- я тебе своих кукол покажу.

- В гости?- не поверила Олька, - А когда?

- Лизонька,- встряла Аркашиха,- Оля-то домой больно торопилась, не до гостей ей.

- Прямо сейчас,- засмеялась Лиза, не обращая внимания на бабкины слова.

Олька зашла в калитку, боясь взглянуть на Аркашиху, а Лиза, ничего не замечая, уже тащила ее на участок знакомиться с родителями.

То, что Олька пыталась разглядеть через забор, оказалось надувным бассейном. Она никогда не встречала такого даже на картинках и сейчас, замерев, смотрела на него, забыв поздороваться.

- Мам, пап,- затараторила Лиза,- это Оля, моя новая подружка. Мы идем играть в куклы.

Олька очнулась от разглядывания бассейна и так же, молча, стала смотреть на родителей Лизы. Ее мама загорала на расстеленном  покрывале в голубом блестящем купальнике. Папа сидел рядом с ней и делал вид, что отгоняет мух, а на самом деле щекотал ей спину длинной травинкой. В его движениях и взгляде было что-то такое, чего Олька еще никогда не видела, а теперь смотрела и пыталась понять - что это.

- Чего молчишь-то?- неожиданно толкнула ее в спину Аркашиха.- Отвечай, когда большие спрашивают.

Оказывается, все это время мама Лизы о чем-то говорила с Олькой, а она даже не слышала этого и теперь смотрела, пытаясь понять, рассердила она ее своим молчанием или нет. Но та, улыбаясь, велела Лизе вести новую подружку в дом и даже напоить чаем.

Когда девочки ушли в дом, Аркашиха бросилась к сыну со снохой и принялась тараторить:

- К Лизоньке-то не надо бы ее близко, мало ли что… Там ведь семейка такая… Да в куклы еще вместе такими-то руками…

Те насмешливо смотрели на нее, ничего не отвечая.

- Ну, как знаете,- обиженно поджала губы Аркашиха,- мое дело сказать.

В доме Олька, убедившись, что они с Лизой здесь одни, осмелела и вовсю разглядывала игрушки, книги, фотографии в маленьком красивом альбоме.

- Ну как, красивые?- спрашивала Лиза про кукол.- У вас с подружками такие же?

Подружек у Ольки как-то не было, а вот кукла была - крохотный голенький пупсик, помещавшийся на  ладошке, которого она когда-то нашла на улице. Олька кормила его, мыла и укладывала спать, а когда уходила в школу, прятала под бабкину подушку - мало ли что.

К чаю, который они пошли пить на кухню, Лиза достала из холодильника самый настоящий торт и Олька, не удержавшись, спросила:

- Праздник у вас, что ли, какой?

- Праздник,- опять засмеялась Лиза,- мы приехали. А тебе что, только по праздникам их покупают?

Ольке их вообще не покупали, но не  рассказывать же об этом. Иногда перед каким-нибудь праздником она специально ходила в магазин посмотреть на них и помечтать о том, что однажды и она сможет купить себе самый большой и красивый. У одноклассниц в школе она слышала, что торты обычно покупают на дни рождения и как можно небрежнее ответила:

- Да по- разному. На день рождения, например.

- А когда у тебя день рождения?- тут же спросила Лиза.

Вопрос был таким неожиданным, и Олька так растерялась, что вывернуться на этот раз не получилось.

- Не знаю, - мучаясь от своего вранья, честно ответила она.

- Я тоже  не знаю, когда у меня день рождения,- беспечно махнула рукой Лиза,- никак не могу запомнить число. А утром просыпаюсь - вся комната в шарах и цветах. На одном стуле - праздничное платье, на другом - подарок, пока только от мамы с папой. Подарки от гостей бывают вечером, когда мы празднуем. К нам всегда приходит столько народа! Один раз, правда, праздновали в кафе,  но там неинтересно, не как дома. Они даже свечки на торт на две больше поставили, представляешь? - засмеялась Лиза и стала рассказывать дальше.

Олька, забыв про угощение, слушала ее так, как будто та рассказывала сказку - добрую, интересную, но которой в жизни быть не может. Во всяком случае, в Олькиной жизни - точно.

- А свечки на торт зачем? - решилась она перебить Лизу.- Света у вас там, что ли, не бывает?

Лиза опять засмеялась, пытаясь выговорить что-то сквозь смех, но это у нее получалось плохо и Олька разбирала только отдельные слова «сколько лет», «надо», «задуть». Олька смотрела на Лизу без улыбки и не могла понять, зачем на такую красоту ставить длинные и толстые свечки, которые они зажигали зимой, если отключали электричество.

Торта Олька съела ровно половину куска и, выпросив у Лизы маленький пакет, сложила в него другую половину. На вопросы Лизы коротко ответила «для бабки» и засобиралась домой.

- Подожди,- не понимала Лиза,- мы что, больше не будем сегодня играть?

- Дел много,- коротко ответила Олька.

- Давай я помогу,- не отставала Лиза,- мне все равно делать нечего. К тебе сейчас можно?

Олька прикинула - дома сейчас одна бабка, папки с мамкой не будет до вечера.

- Пойдем,- кивнула она Лизе.

Во дворе Аркашиха все еще ползала в кустах малины, а родители Лизы перебрались в тень под яблони и пили что-то из высоких стаканов через трубочки.

- Девчонки!- замахал им папа.- Водичка уже тепленькая, можно окунуться.

Олька не поняла, о чем это он, а Лиза запрыгала: «Ура, ура!» и потащила ее к бассейну, на ходу стаскивая с себя сарафан.

- Ты чего?- обернулась она к Ольке.- Пойдем быстренько искупаемся - и сразу к тебе.

- Лизонька, да где вам там вдвоем-то поместиться?- выползла на их голоса Аркашиха.- Давай купайся одна, а Олечка тебя и так подождет.

Аркашиха шла к ним и улыбалась, но смотрела на Ольку такими глазами, что та даже попятилась. Но если бы даже она и не смотрела так, в бассейн Олька все равно бы не решилась залезть - на Лизе был надет красивый купальник, а на ней - старенькие застиранные трусики с торчащей на животе резинкой.

- Я не буду,- быстро заговорила она,- я сегодня уже на водоеме купалась, правда. Правдой это не было, и на водоем Олька никогда не ходила по той же причине - у нее никогда не было купальника, а терпеть по этому поводу насмешки от других детей совсем не хотелось.

- А, ладно,- махнула рукой Лиза, снова натягивая на себя сарафан,- пойдем сразу к тебе.

- Ой, да на што ты к ней собралась-то?- снова нависла над ними Аркашиха, но Лиза совсем ее не слушала, а Олька - та просто боялась взглянуть на свою соседку.

Аркашиха никогда не ругала и не била Ольку, а та ее боялась так, как будто была в чем-то перед ней виновата, а в чем - не могла понять. Когда Олька была поменьше, Аркашиха казалась ей хорошей и доброй, потому что всегда угощала конфеткой или печенюшкой. Обычно это происходило на виду у других соседок - Аркашиха гладила по голове подбегавшую к ней Ольку, совала свои гостинцы и заводила: «Миленькая! Да на што тебя и родили-то? На мученья ведь только одни…» Вытирала глаза уголком платка, стараясь выжать слезинку, а Олька ела угощение и не понимала, за что ее жалеют. Однажды этот спектакль Аркашихи случайно увидел папка. «Ты, это, кончай над девкой насмехаться,- вплотную подошел он к Аркашихе, оттирая ее от Ольки,- Прикармливаешь, как собачонку какую! Знаешь куда катись со своей «добротой!».  После этого случая Олька однажды по наивности подбежала к ней, когда рядом никого не было, и услышала ее злое шипение: «Попрошайка! Хрен тебе, а не конфетки!» С тех пор она старалась избегать Аркашиху и не подходила, даже если та подзывала ее при соседках, чтоб опять угостить и пожалеть.

Лиза начала засыпать Ольку вопросами, как только они вошли в дом. «А это гостиная? А почему так мало места? А это кухня? А где холодильник? Как нет? А где вы все храните? А где твоя комната?» Олька ходила за ней следом, не успевая отвечать.

- Ой! - внезапно осеклась Лиза, заглянув в маленькую комнату, где на кровати лежала Олькина бабушка.- Здравствуйте! А вы спали, да? Я вас разбудила?

- Нет, дитятко, не спала,- улыбнулась бабушка беззубым ртом, - Я всегда тут лежу, давно уж ходить- то не могу.

Бабку, отцовскую мать, парализовало после того, как старший внук во второй раз попал в тюрьму. После больницы родители перевезли ее к себе для того, чтоб, как объясняла всем Аркашиха, «гулять на старухину пенсию».

Олька коротко рассказала бабке, что это за девочка и зачем к ним пришла. Потом  подложила  ей под голову еще одну подушку, чтоб было повыше, раскрыла пакет, нашла на столе, стоявшем у кровати, ложку и стала кормить бабку принесенным тортом.

- Не надо, - замотала головой бабка после первой ложки, поняв, чем её кормят, - сама ешь, Олюшка.

- Я ела, - продолжала кормить её Олька, - там кусок был – чуть не лопнула. Тебе-то как раз  такой мягкий есть хорошо.

Лиза во все глаза смотрела на то, как Олька кормила бабку, как потом поила чем-то из кружки и бабка пыталась ей помочь, обхватив кружку бледными слабыми руками.

- На обед-то тебе чего?- деловито спросила Олька, вытирая бабке рот,- Кашу, поди, сделать?

- Не надо ниче, Олюшка, лико сколь съела гостинца-то, до завтра меня можно не кормить, - опять улыбнулась бабка.

- Тогда давай меняться,- вздохнула Олька, стаскивая с бабки одеяло и бросив Лизе,- отвернись!

Та отвернулась, но украдкой подглядывала из-за плеча за тем, как Олька быстрыми ловкими движениями вытаскивает из-под бабки сырую простынь и стелет новую, снятую со спинки кровати.

- Оля,- не выдержала Лиза,- можно, я помогу? Тебе же тяжело.

- Нет, - ответила та, - я сама.

- Ты что, каждый день это делаешь?- не отставала Лиза.

- Да так то - мамка меняет, - ответила Олька, не решившись добавить «если не пьяная», - но сегодня они с папкой за черникой ушли, только вечером будут.

- Ой, как здорово!- заулыбалась Лиза.- Мы тоже на даче у бабушки с дедушкой ходим в лес за ягодами. Значит, будешь есть варенье!

Варенья из принесенных мамкой ягод Олька никогда не ела, да и ягод этих не видела - мамка прямо из леса уносила их к жившему в селе азербайджанцу, скупавшему за бесценок у людей грибы и ягоды даже не за деньги - за непонятную жидкость в пластиковых пузырьках, которую все пили вместо водки. «Русская пьянь,- открыто потешался он над каким-нибудь трясущимся мужиком, пришедшим просить в долг очередной пузырек,- маму за водку продадите». Олькины мамка с папкой тоже были его постоянными клиентами, иногда даже гоняли ее за пузырьком - сбегай к Мише (из-за непроизносимого имени в селе все звали его по-русски), скажи- отработаем.

Закончив менять белье у бабки, Олька повела Лизу на кухню, усадила на стул с вихляющейся ножкой и полезла в шкаф. Хлеб у них сегодня был не только черный, но и белый, и, выкладывая его на стол, Олька спросила у Лизы:

- Ты как больше любишь - черный с солью или белый с сахаром?

- С солью? С сахаром? А как это? Что ты будешь делать?- не поняла Лиза.

-Ты же меня угощала,- объяснила ей Олька,- сейчас моя очередь.

Она налила на сковородку масло и стала жарить на ней хлеб, посыпая белый сахаром, а черный - солью.

Лиза смотрела на Ольку во все глаза и непонятно, чего в этом взгляде было больше - удивления или восхищения.

- Оля, а можно я попробую?- не выдержала Лиза, когда Олька привычным ловким движением выложила хлеб на тарелку.

- Можно,- разрешила Олька,- сначала льешь масло…

- Давай,- обрадовалась Лиза, но то ли бутылка была слишком тяжелой, то ли Лизе было непривычно держать ее в руках - масло покатилось по кухне и девочки, замерев, наблюдали за тем, как на полу остается жирная блестящая дорожка.

- Вот блин,- вырвалось у Ольки, когда наполовину опустевшая бутылка остановилась у стены,- мамка только вчера ее открыла.

- Оля, а тебе не попадет?- забеспокоилась Лиза.

- Нет, конечно,- храбрилась Олька дрожащим голосом, пытаясь вытереть масло тряпкой,- ты же не нарочно.

Жареный хлеб Олька есть не стала - расхотелось, а Лиза с аппетитом ела и белый, и черный.

- Вкуснятина!- успевала она жевать, разговаривать и смеяться, - А что мы будем делать дальше? Может, поиграем в твои куклы?

Вдвоем в единственного пупсика? К тому же Ольке почему-то не хотелось, чтоб Лиза брала его в руки, не хотелось, и все.

- Мне грядку еще прополоть надо,- призналась Олька,- одну-то я утром успела, а сейчас, до мамки, другую надо.

- Здорово!- захлопала в ладоши Лиза,- А я помогу!

В помощниках Олька совсем не нуждалась, но отказать Лизе почему-то не смогла и, вздохнув, ответила:

- Пошли.

Полоть Лизе приходилось впервые в жизни, но она быстро поняла, что надо делать и, пропалывая морковку, снова болтала без остановки.

- У бабушки с дедушкой тоже есть дача,- рассказывала она Ольке,- но там ничего не сажают. То есть сажают, конечно - цветы, бабушка их обожает. Еще дедушка траву на газон специально сеял, она такая красивая! А зачем вам вообще огород?- внезапно спросила она Ольку,- Мы все это в магазине покупаем.

- Свое вкуснее,- быстро нашлась Олька, удивившись про себя, что картошку, как хлеб, где-то продают в магазине,- А у вас че там, травы нет, что ли, еще и садите ее? Мы так не знаем, куда от нее и деваться, все кругом зарастает. Раньше хоть коровы у всех были, а теперь и косить не для кого.

  За разговором грядка пропололась быстро. Довольная Олька стала собирать сорняки из борозды в ведро и онемела - на Лизиной стороне среди выполотой травы торчали и листья свеклы, посаженной сбоку в морковную грядку.

- Ты же только про морковку говорила, я и не знала, что их тоже надо оставлять,- оправдывалась Лиза, поняв, в чем дело, - Я думала, это травка такая смешная.

Олька ничего не отвечала, думая, когда мамка обнаружит и масло, и свеклу и сколько дней ей жить в ожидании наказания.

Пришедшей вечером мамке уже не было никакого дела ни до масла, ни до свеклы. Вдвоем с таким же, как и она, довольным и успевшим выпить папкой они стали вытаскивать из пакета Мишины пузырьки и закуску, которую папка выпросил под зарплату в магазине: хлеб, рыбные консервы, дешевую колбасу. Олька, кормившая бабку только что сваренной кашей, слышала, как они хохотали, как разливали пузырьки по стаканам и чокались, как после второго чоканья мать со словами «пойду, проверю, как там они» появилась в их комнате.

- Кормишь?- не то спросила, не то уточнила мать, увидев Ольку,- Молодец, Олька, мамке заботы меньше! Дай-ка я тебя хоть поменяю,- потянулась она к бабке, стаскивая с той одеяло.

- Мам, не надо,- бросилась ей наперерез Олька, испугавшись, что та упадет на бабку или уронит ее на пол,- я меняла только что!

- Меняла,- передразнила мать,- а мне че теперь делать? Только пить и остается.

 Когда мать уснула, Олька тихонько подошла к сидящему за столом отцу, потрясла его за плечо и задала вопрос, который весь день не давал ей покоя:

- Пап, когда у меня день рождения?

- А? - поднял тот голову со сложенных на столе рук и уставился на Ольку мутными непонимающими глазами.

- День рождения у меня когда?- повторила Олька.

- А х… его знает! - почесал затылок отец, потом поводил головой по сторонам и крикнул:- Люб! Когда у Ольки день рождения?

Мать храпела на диване и отец, не дождавшись ответа, опять уронил голову на руки. Олька знала, что вскоре  он, как обычно, упадет под стол и всю ночь проспит на полу.

- Олюшка,- позвала ее бабка, когда, расстелив под столом для отца одеяло,  Олька вернулась к ней.- Ты бумажку-то свою найди в шкатулке, так все и узнаешь. Я-то стара стала, путаю все, скажу еще неладно.

- Какую бумажку?- не сразу поняла Олька, а через полчаса, перерыв все нужные и ненужные, годами хранящиеся в шкатулке бумаги, она читала свое свидетельство о рождении. Такая-то,  родители - такие-то, место рождения, дата рождения… Число было таким же, которое в настенном календаре, висевшем над бабкиной кроватью, шло за сегодняшним, уже вырванным листком. Выходило, что день рождения у нее завтра…

Утром Олька, услышав мамкины крики и подумав, что та опять ругается с папкой, еще не успела ни проснуться окончательно, ни испугаться, когда взбешенная мамка вбежала в комнату и стала срывать с нее одеяло.

- Получай, паразитка!- тряслась от ярости мамка и хлестала Ольку по голым ногам только что сорванной вицей.- Это за масло! Это за грядку! Это за масло! Это за грядку!

- Мамка, я не нарочно!- закричала Олька, пытаясь увернуться от вицы, - Честное слово, не нарочно!

- Любка, не надо!- тоненько закричала со своей кровати бабка, - Что ты, разве можно эдак-то! Все ведь ты уж пропила, все!

- Заткнись!- перекинулась на бабку мать.- Лежишь тут, который год, околеть не можешь, да еще и вякаешь!

- Чего-о?- возник в дверях помятый заспанный отец, видимо, разбуженный криками,- Ты брось тут это…околеть…Нельзя так! Мать ведь… Мать!

Он пытался сказать еще что-то важное и правильное, шатался и шевелил губами, но гудящая с похмелья голова соображала плохо, и в доказательство своей правоты он неожиданно ударил мамку кулаком в лицо. Та завизжала и выбежала на улицу, а отец, наткнувшись глазами на Ольку, вдруг спросил:

- Какой сегодня день?

Олька мгновенно просияла и назвала число, радуясь тому, что впервые в жизни папка вспомнил про ее день рождения, но тот с досадой махнул рукой:

- Да не, день какой?

- Среда, папка,- мгновенно сникла Олька.

- А время сколь?

- Полседьмого.

- Утра?

- Ага.

- Б…, опять на работу надо,- заругался папка, выходя из комнаты.

Когда он ушел, Олька перелезла на кровать к плачущей бабке и стала гладить ее по голове и рукам, успокаивая.

- Не бойся, ниче она тебе не сделает, папка все равно заступится,- говорила она бабке, вытирая слезы из глубоких морщин.

- Тебя больно жалко, дитятко,- не успокаивалась бабка,- ну-ко разве можно вичей-то…

- Подумаешь, мне и не больно нисколько,- врала Олька и, чтобы перевести разговор на другое, сказала,- а день-то рождения у меня сегодня.

Услышав про день рождения, бабка заплакала еще сильнее…

Ближе к обеду Аркашиха с сыном, снохой и внучкой собирались в гости к жившему в соседнем селе брату Аркашихи. Они уже садились в машину, когда мимо них прошли еле державшиеся на ногах родители Ольки. Под глазом у мамки темнел утренний синяк, и Аркашиха, не удержавшись, заметила:

- Мы еще только собираемся погулять, а люди-то с утра день рождения отмечают.

- А у кого день рождения?- из вежливости спросила сноха.

- Так у Ольки! Я почему знаю-то - у Ольки ведь в один день именины с Аркадием моим покойным,- Аркашиха глубоко вздохнула и поднесла уголок платка к обоим глазам,- Сидим тогда с ним, миленьким, да с соседями, отмечаем, а Колька приходит, орет: «У меня сегодня  девка родилась!». А потом еще Любке в больницу приходил звонить, орал-то как! Что ты, та ведь и забирать-то ее не хотела.

- У Оли сегодня день рождения?- удивленно спросила Лиза, не поняв, кто кого не хотел забирать и почему кричал Олин папа.- А почему она меня не пригласила?

- Так как приглашать-то?- охотно ответила Аркашиха, не замечая знаков, которые делал ей сын.- Мамка с папкой с утра пьяные, ни стола не соберут, ни подарка не подарят. Да какой подарок,- вовсю разошлась Аркашиха,- конфетки с печенюшкой ни разу не покупывали, все глотки свои заливают. Ни надеть Ольке нечего, ни поесть, какое уж тут отмечание.

- Мама,- смотрела Лиза на мать глазами, полными слез,- так ведь не бывает? Бабушка говорит неправду?

- Бывает, бывает!- опередив сноху, замахала руками Аркашиха.-  Они, алкаши, поди один день в неделю и не пьют, а так все квасят. Ни до ребенка, ни до старухи дела нету. Что ты, Лизонька, что ты,- всполошилась Аркашиха, когда после ее слов Лиза громко заплакала,- не плачь, у тебя-то ведь все хорошо. Тебе-то о чем плакать?

 Лиза плакала и прижималась к матери, Аркашиха кудахтала, как наседка, не понимая, почему расстроилась внучка, папа нервно смотрел в окно…

- Так,- неожиданно громко сказал он, стукнув руками по рулю, и все тут же замолчали,- гости на сегодня отменяются. Сейчас мы едем в город, покупаем Оле подарок, потом приезжаем и зовем ее к себе. А бабушка нам пока стол накроет. Да ведь, бабушка?

Ошарашенная Аркашиха постояла у калитки, пока машина не скрылась из вида, а потом пошла в дом, тихонько причитая и качая головой.

Лиза, которая сначала успокоилась и обрадовалась, в машине снова заплакала.

- И торт еще надо купить, - сквозь слезы говорила она родителям,- со свечками, чтоб задувать. Она никогда не задувала, представляете? А что она наденет?  У нее, наверное, даже платья праздничного нет.

И всю дорогу до районного городка плачущая Лиза перечисляла, что нужно купить, наговорив на несколько отцовских зарплат. Затихала ненадолго и опять начинала плакать.

А Олька не плакала - не умела. Ну, может, только когда была еще совсем маленькой, плакала от голода, если забывали покормить, или от страха, когда оставляли дома одну. А потом причин для слез не осталось - Олька сначала стала дотягиваться до хлеба в шкафу, потом жарить хлеб, позднее с бабкиной помощью научилась варить кашу. Да и дома после того, как к ним перевезли  бабку, Олька никогда не была одна. Родительские пьянки давно стали привычными и не пугали ее - ну, напьются папка с мамкой, ну, покричат, так ведь их-то с бабкой не трогают. Только бабка почему-то все равно боялась этих криков, и Ольке приходилось всегда ее успокаивать. Вот и сегодня, когда мать с утра отхлестала Ольку, бабка все плакала и плакала. Олька, вытирая ей слезы, начала рассказывать все, что узнала от Лизы про день рождения. Постепенно бабка успокоилась, даже начала удивляться «лико че!», «ну надо же!»

- Когда я вырасту,- говорила Олька,- я всегда буду отмечать день рождения. Всех позову - и тебя, и папку с мамкой, и братиков. Пусть даже никто ничего не подарит, все равно приглашу. Скажу: «Спасибо, что пришли меня поздравить», и каждому дам большу-у-щий кусок торта. Только свечки на него ни за что ставить не буду,- вдруг твердо сказала Олька,- ну их, только весь торт испортят!

И увидев наконец бабкину улыбку, довольная Олька улыбнулась ей в ответ…

                                                                                                                      Март – 2013

ПРОДАЁТСЯ ДОМ…

   О продаже дома говорили давно, говорили как-то так, неопределенно: «Продадим, конечно, кому-нибудь и когда-нибудь». Он был вроде бы и нужен - хозяйка баба Надя каждый год жила в нем с мая по октябрь, сажала по-прежнему большой огород, ходила в лес и ближе к октябрю возвращалась к дочери с грибами, ягодами, соленьями - вареньями. Но с другой стороны, обошлись бы и без этих даров леса, в магазинах нынче всего полно. А для того, чтоб вывезти урожай картошки - моркошки и прочего, прочего, прочего, того, что на грядках у бабы Нади вырастало даже в неурожайное лето, всегда нужно было нанимать грузовую машину - искать, договариваться, платить, одна морока, короче.

 И неизвестно, сколько бы еще тянулась эта неопределенность с домом, если бы в прошлом году соседи - дачники не нашли бабу Надю лежащей прямо на грядках. «Лико че наделала-то! - жаловалась она уже в больнице пришедшим навещать ее дочери с внучкой, - Лук-от весь измяла, не могла в борозду упасти! Кто там ходить-то теперь за всем будет? Вам не наездиться, а поливать-то кажный день надо. Не вырастет ничо нонче, Танька, ты уж не обижайся на меня». «Перестань, мам, - раздраженно перебивала дочь, - до огорода ли теперь? У нас у самих чего-нибудь да вырастет, без картошки не останемся». «Нет, Танька, - спорила баба Надя, - на вашем песке одни колючки растут. А уж там-то земелька... Черная, жирная, кажный год удобряли с отцом. Вы уж сколь-нибудь поездите, пока меня здесь-то держат, а потом я сама там все излажу». Дочь молчала, не желая пока расстраивать мать, и только после того, как бабу Надю отпустили домой и она тут же начала собираться в деревню, сказала: «Вообщем, так, мам, я говорила с врачом, никакого огорода с твоим сердцем и давлением. Вместе будем ездить в выходные, а сейчас ложись и отдыхай».

   Единственное, что не умела делать в жизни баба Надя - это отдыхать. За свои семьдесят три года она не могла припомнить ни одного выходного дня. Какие выходные могли быть в колхозе, если на их ферме коров надо было доить каждый день? А с домом, хозяйством, тремя детьми и вовсе было не до отдыха. Всю жизнь баба Надя куда-то спешила, боясь, что не успеет справиться со всеми своими делами до заката солнца. А с восходом все начиналось по-новому: дом, дети, ферма. На помощь матери или свекрови рассчитывать не приходилось - мать умерла, а свекровь жила у деверя в соседней деревне, и баба Надя крутилась одна. На ходу встречала праздники, рожала детей и болела тоже между делом, никогда и никому не жалуясь на свои болячки. Зять, посмеиваясь, называл ее «вечным двигателем». И баба Надя, не особо понимая смысл этих слов, согласно кивала - двигатель, двигатель, зятюшка, где уж мне на месте-то усидеть. Когда шесть лет назад она осталась единственной жительницей в деревне, если не считать приезжавших на лето дачников, дочь уговорила бабу Надю перебираться на зиму к ней в поселок, находившийся в двадцати километрах от деревни, а на лето возвращаться домой к своему огороду и лесу. Зимой в деревне и правда было невесело, во-первых, пугало одиночество; во-вторых, дорогу к ним  не разгребали. Только на лыжах можно было добраться до соседнего села в магазин и за пенсией, в-третьих, не стало электричества, оборванные еще летом во время грозы провода, делать никто не собирался, и баба Надя, поохав и поплакав из-за  проданной коровы, согласилась на переезд. С тех пор так и повелось - весной дочь с зятем нанимали машину, отвозили в деревню ящики с рассадой, семенной картофель, пустые стеклянные банки под заготовки и радостно суетящуюся бабу Надю. Помогали ей посадить огород, приводили в порядок дом после зимы, топили баню. Дочь потихоньку ворчала, что все майские выходные они опять потратили на эти «сельхозработы». Зять поддерживал ее - действительно, пора уже выбирать что-то одно, или деревню, или свои шесть соток в поселке, с которыми тоже надо было возиться все лето. Правда, урожай на их сотках был так себе, не то что у тещи, но зато рядом.

   Разговоры о продаже дома сначала не беспокоили бабу Надю. Поговорят, да успокоятся, куда они без деревни-то? Она не верила, что дочь когда-нибудь сможет отдать совершенно чужим людям дом, в котором родилась и выросла. Старшие сыновья, те ладно, они еще в школе решили, что в деревне жить не будут, и остались после армии устраивать свои жизни там, где служили: один в Подмосковье, другой в Мурманске. Домой приезжали редко, видно, не очень скучали, и баба Надя про их жизни узнавала только из коротких, второпях написанных писем. С цветных фотографий ей улыбались внуки и внучки, и она, видевшая их всего по нескольку раз, только умом понимала, что приходится бабкой этим непохожим на нее мальчикам и девочкам.

   А с дочерью все было не так. Самая младшая, вечно маленькая, больше, чем братья, избалованная родительской заботой и любовью, Татьяна никогда и никому не говорила, что уедет из дома. После школы осталась работать на ферме, но через год, когда подруги, работавшие вместе с ней, засобирались в город, она тоже поехала поступать на бухгалтера. «Буду к вашим зарплатам каждый месяц премии присчитывать», - со смехом обещала она родителям, надеясь устроиться после учебы на работу в колхозную контору, но места в этой конторе для нее не нашлось, и Татьяна поехала работать в тот поселок, в котором сейчас жила. Домой приезжала на каждые выходные, привозила гостинцы, помогала по хозяйству, парилась в бане. Провожая ее по воскресеньям на рейсовый автобус до села с полной сумкой домашних солений - варений отец, уже начавший болеть, твердил одно и то же: «Ты, Татьянка, когда меня не будет, матерь-то не забывай. На парней наших у меня надежи никакой нет, а ты уж ее не оставляй одну-то». О том, чтобы не оставлять и не забывать дом в деревне, отец никогда не говорил, наверное, думал, что это и так должно быть понятно. Из деревни в те годы уезжать еще никто не собирался, и отец даже не догадывался, что вскоре она совсем опустеет.

   Он успел поплясать на свадьбе дочери, которую делали у них в деревне, и поняньчиться с внуком. Внучка родилась уже без него, часто болела, в садик почти не ходила, и баба Надя упросила дочь с зятем оставить внучку у нее, глядишь, болеть меньше будет, да и ей с трехлетней Веронькой станет повеселее.

   До школы внучка жила у бабы Нади, перестала болеть и так привыкла к деревне, что родителям ни под каким предлогом не удавалось увезти ее домой. Она не хотела уезжать ни к обещанным красивым игрушкам, ни к якобы скучающим по ней подругам, а забирать Веру домой против ее воли баба Надя не давала - зачем? Опять, не дай Бог, начнет болеть, а здесь на свежем воздухе и парном молоке даже ни разу не чихнула. И скучно внучке тоже не было, баба Надя никогда не отпихивалась от нее, погоди, мол, дай дела закончить. Всё они делали вместе: топили печку, разгребали снег зимой, возились на огороде летом, ставили тесто на пироги, ходили в лес за грибами. Тоскуя по своим далеко живущим внукам, с Верой приходили водиться все соседки, приносили с собой вязанье или шитье и устраивали у бабы Нади частые посиделки. Вера крутилась среди них, слушала разговоры, подпевала песни. В пять лет, к изумлению родителей, вязала на спицах, чистила картошку и подметала пол не хуже бабы Нади.

   В тот год, когда Вера пошла в первый класс, баба Надя впервые зимовала у дочери в поселке. По вечерам они с внучкой вспоминали о своем деревенском житье - бытье.

  - Сейчас бы уж печку вовсю топили, - вздыхала баба Надя, - да Ромашку доить пошли. А на ужин-то картошки бы в золе напекли, больно уж ты ее печёну-то любила с теплым молочком. А теперь где уж этак поешь...

  - А потом бы к нам бабка Тоня с бабкой Ниной пришли, - поддерживала внучка, - а если б не пришли, мы бы с тобой на печку полезли, и ты бы мне стала сказку сказывать.

   Баба Надя тайком от внучки смахивала слезинки и, успокаивая себя и ее, говорила:  «Ну, ничё! Вот тепло настанет, мы с тобой опять туда уедем. Я-то немного пораньше, в дому вымыть, огород посадить. А там и ты приедешь, как в школе отпустят. Поди, не приедешь, не захочешь подружек-то оставлять?

  - Приеду! - кричала Вера и лезла к бабе Наде на колени.

  - Дитятко мое! - всхлипывала та и крепко прижимала внучку к себе, - вот и ладно, а то больно не баско там одной-то.

  - Почему одной? - спрашивала внучка, - а разве бабка Тоня с бабкой Ниной к нам больше не придут?

  - Уехали они к своим дочкам да сыночкам, - вздыхала баба Надя, - поди, никогда и не приехать больше будет. Это вот мы с тобой рядышком живем, папка с мамкой нас на машину посадят да живо довезут. А имям-то до-о-олго ехать придется...

  - Сами так далеко уехали, не надо было! - горячилась внучка.

  - Да не больно они сами-то, - принималась объяснять баба Надя, - старенькие стали, заболело все, вот к детям и уехали. Они-то ведь обратно домой не воротятся, своя жисть у кажного.

  Вера и правда уезжала с бабой Надей в деревню и проводила там все летние каникулы после первого, второго и третьего класса. После четвертого и пятого уезжала на месяц, а после шестого, в то лето, когда баба Надя свалилась на грядках, не поехала вообще. Тринадцать лет, непонятные телефонные звонки, постоянное шушуканье с подружками, какая тут деревня?

   С огородом в то лето они все-таки как-то справились, ездили в деревню на каждые выходные под ворчание дочери с зятем и печальные оханья бабы Нади: «Где это видано, чтоб только раз в неделю на грядки выходить?» Никакие просьбы и уговоры оставить ее в деревне не помогали, дочь была непреклонна - возраст, давление, сердце, и баба Надя, уезжая на заднем сиденье чьей-то очередной нанятой машины, все оглядывалась и оглядывалась на свой дом. Сначала он был виден полностью, потом начинал потихоньку исчезать за соседними домами, а после того, как дорога делала поворот, становились видны двери повети и огород, который был, в общем-то, только причиной, чтобы отложить продажу ставшего ненужным дома - просторного пятистенка, в который муж привел бабу Надю после свадьбы. За полвека в доме не осталось ни одного уголка, до которого не добрались бы ее руки, она постоянно что-то мыла, белила, красила, украшала своим вязаньем и вышивкой. Этот дом был ее миром: уютным, чистым, гостеприимным, заходя в который хотелось остаться в нем навсегда, и теперь этот мир дочь хотела отдать совершенно чужим людям. «Танька, Танька, то и дело мысленно разговаривала баба Надя с дочерью, подождала бы, когда я умру, делай тогда че знаешь! Неладно ведь ты придумала, дом-от дедка твой строил, ты с парнями в ем родилась, отец там умер. Наш ведь дом-от, наш!» Вслух она ничего не говорила дочери, зачем расстраивать себя  и ее, когда дело уже решено.

   Татьяна  боялась, что мать начнет мучить ее слезами и уговорами не торопиться с продажей, но баба Надя молчала. Ничего не сказала, когда Татьяна написала братьям письма про дом. И те, словно сговорившись, прислали почти одинаковые ответы - продавай, деньги бери себе, мать - тоже. Молчала, когда осенью дочь отнесла в районную газету объявление: «Продается дом...» Покупатель  не находился целую зиму, и баба Надя стала даже потихоньку оживать, готовиться к лету и сажать рассаду, но в апреле, когда он все-таки нашелся, отнеслась к этому спокойно, не донимая дочь с зятем ни слезами, ни вздохами. А вот Вера однажды ночью проснулась от странных звуков, и спросонья ей показалось, что рядом мяукает кошка: жалобно, тоскливо. Окончательно проснувшись и открыв глаза, она увидела, что бабушка в ночной рубашке, бело - голубая от света уличного фонаря, сидит на своей кровати и, пошатываясь из стороны в сторону, непрерывно всхлипывает и стонет, перемежая стоны громким шепотом: «Прости меня, Митенька! Отдали дом-от, отдали…» Митенькой звали покойного деда, и Вера сильно струсила, решив, что бабушка сошла с ума. Весь следующий день она пристально следила за ней, но баба Надя вела себя, как обычно: сходила в магазин, сварила суп на обед и уселась за вязание своих бесконечных ковриков. Много говорила с Верой, даже шутила, но про дом ни словом не обмолвилась, и Вера уже стала сомневаться, может, бабушка просто приснилась ей плачущей? Но через несколько дней все повторилось, и Вера опять проснулась от бабушкиного шепота. «Тяжело-то как, Митенька, - жаловалась баба Надя покойному мужу, не подозревая, что внучка слышит ее, - хорошо, хоть ты не дожил до этого. Днем-то креплюсь как-то, нашто имям на мои слезы глядеть. А ночь придет, и уснуть не могу, все мыслюшки там. Поди, запустят все, новы-то хозяева, под дачу взяли, так какая забота? Приедут да уедут, нашто имям дом-от. Хотела ведь с Татьянкой-то поговорить, погоди мол, помру, так тогда и продавайте. А потом думаю - че говорить, все одно не достучаться до их с мужиком. Больно продать торопятся, не будут они ждать. Думают, поди, что долго еще проживу, а на што мне долго-то? Отжила уж я свое, Митенька,  так иной раз прихватит, ну все, думаю, помираю. Все в груди сожмет, дыханья нету, а таблетки не ем, нашто от старости лечиться. Врачиха говорит, нельзя расстраиваться, а как тут спокойной-то быть? Отдали дом-от, отдали...»

   Чтоб не выдать себя, Вера старалась не всхлипывать и с силой закусывала угол одеяла. Первый раз в своей жизни она плакала не из-за плохой оценки или не купленной игрушки, а из-за горя другого человека, человека родного и любимого. Она всегда знала, что бабушка ее любит, но никогда не задумывалась - а бабушка-то знает про любовь внучки к ней? Ответ был очевиден, и от этого плакалось еще сильнее. Откуда бабушке было знать, если Вера никогда ей об этом не говорила, да и вообще в последнее время редко разговаривала. И если бы она не проснулась ночью, то никогда бы не узнала, как плохо сейчас бабушке, как одиноко ей в их семье, если даже не с кем поговорить кроме умершего деда.

   Баба Надя уснула только на рассвете, подложив, как маленькая, кулачок под щеку. Вера давно не видела бабушку без платка, а теперь, увидев, поразилась - баба Надя была совсем седой. От вновь накатившей жалости опять защипало глаза, но Вера приказала себе — хватит! За эту бессонную ночь она уже придумала, что нужно сделать, чтоб бабушка больше не плакала по ночам и не переживала за дом. Вера еще раз прокрутила в голове свой план, все выходило просто замечательно, и тоже уснула.

   Где лежат деньги, вырученные от продажи дома, Вера знала, все деньги мать всегда прятала в свой ящик с бельем. Зачем родители продали дом, Вера тоже знала, и дело тут было не только в болезни бабушки и нехватке времени на деревню. Через месяц приходил из армии старший брат Антон, а, провожая его на службу, подвыпивший отец дал обещание купить к возвращению сына мотоцикл. В каждом письме Антон обязательно спрашивал про подарок, а отец, не накопивший за год службы сына и трети денег, отшучивался - погоди, мол, приедешь и сам увидишь. Во время последнего кризиса, которые всегда случаются регулярно, но неожиданно, отца не сократили, но зарплату урезали почти вдвое, и по вечерам они с матерью шепотом совещались на кухне, где взять денег на мотоцикл. Занять было особо не у кого, брать в кредит рискованно, вдруг не сегодня - завтра все-таки сократят, и по всему получалось, что лучшим выходом была продажа дома. Денег тогда хватило бы и на мотоцикл, и на бензин, и на обновки для сына.

   На следующий день Вера проснулась только перед обедом от телефонного звонка.

   - Верочкин, - долетел до нее из трубки радостный голос отца, - мать придет на обед, так передай, что на завтра меня отпустили.

   - Куда отпустили? - не поняла спросонья Вера.

 - Ты че, соня, только встала? - догадался отец,- опять всю ночь эсэмэски писала? Хоть бы на каникулах выспалась! Отпустили,- начал медленно повторять он,- пусть мать тоже на работе отпросится, поедем завтра мотор Антохе покупать.

  - Завтра?- окончательно проснулась от такой новости Вера,- а куда?

  - В райцентр, в новый магазин, - так же медленно проговорил отец и, дурачась, зачастил голосом диктора из рекламы, - мотоциклы, мотороллеры, газонокосилки, бытовая техника, рассрочка, кредит...

   В райцентр Вере надо было попасть раньше родителей, и пришедшая на обед мать застала ее лихорадочно одевающейся и куда-то торопящейся, но не придала этому значения, дочь вечно куда-то опаздывала. Вера на ходу передала ей слова отца, сказала, что убегает к девчонкам, еще раз проверила содержимое своей сумочки и выскочила в подъезд.

  - Веронька! - бросился ей вслед бабушкин голос. Вера так торопилась, что даже не заметила - бабушка сидела на лавочке у подъезда с соседкой бабой Лидой.

  - Бабуль! - подбежала к ней Вера, - ты у меня самая - самая! Я так тебя люблю, ты даже не знаешь - как...

   Она чмокнула оторопевшую бабушку в щеку и побежала в сторону вокзала, прикидывая, успеет на электричку или нет.

   В районном городке Вера бывала нечасто, но дом, где жил покупатель, нашла сразу. Она была у него с родителями, когда те хлопотали с продажей дома, и запомнила, что покупатель жил в недавно построенной пятиэтажке в пятнадцати минутах ходьбы от вокзала. Мужчина был приветливым и гостеприимным, но в этих приветливости и гостеприимности сквозило какое-то превосходство над ними. «Я успешнее, я удачливее, я богаче…», - кричал весь облик нового владельца бабушкиного дома. Перед тем, как напоить их чаем, мужчина провел экскурсию по квартире, надеясь произвести впечатление, и ему это удалось - трехкомнатная квартира поражала, такое действительно только в фильмах увидишь. Оставалось непонятным, зачем, имея такое шикарное жилье, покупать дом в заброшенной деревне, но покупатель сам объяснил это за чаем. «Я ведь тоже из деревни. Да, да, деревенский, - подтвердил он, заметив удивление родителей, - через все прошел, всего сам добился. Сейчас вот в городской администрации (на какой должности, Вера не поняла, но судя по аханью матери, немаленькой), а в деревню тянет, так тянет!.. Я уж и участок взял, и дом построил, кирпичный, правда и небольшой (многозначительная пауза), всего два этажа. Так нет, все равно к настоящей деревне тянет! К покою, к тишине... Дома вот тоже вроде бы тишина - седьмой год в разводе, сын уже взрослый и живет отдельно, но не то. Соседи, машины...»

   Мужчина Вере совсем не понравился, правильно сказала про него бабушка – ненастоящий. Баба Надя видела его всего один раз, но выводы сделала верные. «Ненастоящий какой-то, - поделилась она тогда с внучкой, - совести у таких совсем нету. Соврет и не покраснеет, а за деньги, поди, матерь родную продаст».

   Всю дорогу Вера боялась, что покупателя не окажется дома, но он сам открыл дверь и совсем не удивился, увидев ее на пороге. Широким жестом предложил зайти в квартиру, но Вера решила разговаривать с ним на площадке. Как зовут мужчину, она забыла, и, поздоровавшись, сразу перешла к делу.

   - Вы купили дом у моей бабушки, - заторопилась она, - а бабушка не хотела его продавать. Это все родители придумали, потому что на мотоцикл Антону деньги нужны. Но это же все неправильно, понимаете? И бабушка все время плачет. Отдайте дом обратно, я Вас очень прошу!

   - Подожди, девочка, - перебил мужчина, начиная узнавать ее, - Я купил дом, который твоя бабушка продавать не хотела, правильно? Но я же не знал об этом, это, во-первых. А во- вторых, как же я могу отдать, если я его купил, и по закону он теперь принадлежит мне?

  - Вот, - порывшись в сумочке, протянула Вера мужчине небольшой сверток, - Здесь все деньги, их еще не успели потратить. Пересчитайте, если не верите.

   С минуту мужчина удивленно разглядывал Веру, и в его глазах явно читалось - вот это номер! Потом он взял деньги и начал неторопливо и аккуратно их пересчитывать, шевеля при этом губами.

  - Все правильно, девочка, потратить их еще не успели, - сказал он, закончив считать, - а кто тебя ко мне послал? Мама? Папа? Бабушка? Они знают, что ты здесь?

  - Никто не знает, - призналась Вера, - я сама все это придумала, потому что бабушку жалко. Знаете, как она обрадуется, когда я ей обо всем расскажу! Сразу в деревню засобирается, и я вместе с ней, как раньше. Прямо завтра поедем!

  - Конечно, конечно, - расплылся в фальшивой улыбке мужчина, пряча деньги в кармане домашнего халата, - завтра и поезжайте! Привет бабушке! - крикнул он вслед Вере, сбегающей вниз по лестнице...

 …- Куда ты их засунула, куда?- орал зять, в бешенстве раскидывая одежду из бельевого шкафа. Диван, кресла, палас, журнальный столик - все было покрыто разноцветным ковром из платьев, футболок, рубах, свитеров.

  - Да здесь они были, с краю положила и никуда больше не убирала, - бледная Татьяна трясущимися руками выдвинула ящик со своим бельем, которое тут же присоединилось к остальному, уже разбросанному по комнате.

  - Где?! - снова закричал зять, тряся пустым ящиком, - от кого прячешь-то все? Прячешь-то от кого?..

 

… Когда зять закричал про деньги, баба Надя поняла все сразу. «Веронька, Веронька, - мысленно разговаривала она с внучкой, - че наделала-то! Попроси по-хорошему - неужто бы отказали?» И тут же сама себе отвечала - отказали бы. Ссылаясь на постоянную нехватку денег, родители все время что-то не покупали Вере: новый телефон, роликовые коньки, одежду. Баба Надя честно отдавала дочери всю пенсию, а потом, слушая внучкины просьбы, говорила Татьяне: «Ты уж купи че-нибудь Вероньке с моих-то денег». Но всякий раз оказывалось, что ее деньги уже на что-то потрачены: на оплату квартиры, на продукты, на лекарства, велика ли была пенсия? Вера не обижалась на родителей, а, украдкой плача в своей комнате, никак не могла понять, почему в жизни все так несправедливо? Почему Юльку из их класса - тощую некрасивую двоечницу, родители одевают в лучшую одежду, постоянно суют деньги на сладости и игрушки, а летом возят на море? А Вера - симпатяга и отличница, конфеты видит не каждый день, а море - только на картинках.

   Баба Надя снова вспомнила, как Вера выскакивала из подъезда и так куда-то торопилась, что даже не заметила бабушку. Вспомнила внучкины слова «Бабуля! Ты у меня самая - самая! Я так тебя люблю!» Баба Надя обеими руками вцепилась в спинку кровати: «Не бойся, дитятко, ничё бабка не скажет! Покупай че хочешь, твои это денежки. Дом-то нам с тобой только и нужен был, никто его больше не любил: ни мамка, ни папка, ни Антошка, ни дядьки твои. Будут допытываться, признаюсь, что я взяла, пусть хоть че тогда со мной делают». Дочь с зятем ни разу ничем не обидели бабу Надю, но сейчас она испуганно ждала, что зять ворвется к ней в комнату и начнет выкидывать одежду из ее шкафа, крича про деньги. Она сидела и ждала, чувствуя, как громко начинает колотиться сердце, так громко, что она даже слышит этот стук, а зять все не шел, все кричал в большой комнате. И когда послышались, наконец, его шаги, баба Надя набрала полную грудь воздуха, чтоб сразу сказать «деньги-то я взяла», но выдохнуть этот воздух уже не смогла. Что-то острое и горячее с размаху вонзилось в ее громко стучащее сердце, и баба Надя стала вдруг оседать на пол, пытаясь еще удержаться за спинку кровати.

   А зять пробежал мимо ее комнаты на кухню, долго пытался закурить, ломая спички одну за другой. Покурил у форточки, стряхивая пепел прямо на пол, потом прямо из носика выпил полчайника воды и снова направился к плачущей жене. Прошел мимо комнаты тещи, но зачем-то вернулся, а, заглянув к ней, тут же закричал: «Та-а-нь!» Но, ни склонившегося над ней зятя, ни прибежавшей дочери баба Надя уже не видела...

… Вера от нетерпения приплясывала на платформе - электричка опаздывала на целых двадцать минут, а ей так хотелось поскорее попасть домой и рассказать обо всем бабушке. И в ожидании электрички, и уже в вагоне Вера представляла себе, как обрадуется бабушка, как засуетится, собираясь в деревню, как просияет, узнав, что Вера тоже поедет с ней на все лето. Вера почему-то была уверена, что если бы прошлым летом она была с бабушкой, та не свалилась бы на грядках, и у родителей не было бы причины затеять всю эту продажу. «Ладно, - тут же успокаивала она себя, - все ведь получилось и дом опять наш. Антона, правда, жалко, только бабушку - еще сильнее». Про то, что расстроятся родители, почему-то совсем не думалось, про то, что ей от них достанется - тоже.

   Вере казалось, что электричка идет слишком медленно и подолгу стоит на каждой станции. Выскакивая из вагона, она с облегчением вздохнула - наконец-то приехала, хотя ехать пришлось всего полчаса. От вокзала она почти бежала, так хотелось поскорее попасть домой, и на ходу придумывала, как начать разговор с бабушкой. Можно издалека, например: «А ты бы обрадовалась, если бы дом опять стал твоим?» Можно сразу: «Собирайся в деревню!»

   Сокращая путь до дома, Вера побежала через небольшой лесок и, увидев прямо у дороги созревшую землянику, сразу же вспомнила, что бабушка любит эту ягоду. Аккуратно срывая веточки, она с улыбкой вспоминала, как они ходили за ней в лес за деревней. Вера тогда была маленькой, ягоды срывать не умела и давила их в своих ладошках, а потом старательно слизывала с них красную сладкую мякоть. Бабушка с улыбкой наблюдала за ней, быстро наполняя свой бидончик. Когда они возвращались домой, этот бидончик был почти пуст - по дороге Вера незаметно съедала всю землянику. «Вот и ладно, дитятко, - гладила ее по голове бабушка, - ягодки полезной поела, так и болеть зимой меньше будешь».

   Вера придирчиво оглядела свой земляничный букетик - получилось очень красиво: зеленые листья, белые цветочки и алые ягоды. И, спеша обрадовать бабушку, она опять побежала домой, еще ни о чем не зная...